А в Гримхольде Нечеловеки тихо наслаждались победой. Тихо — потому что Лукьен был тяжело ранен и находился при смерти. Он два дня оставался в постели, неподвижный, под присмотром Гилвина, Белоглазки и барона Гласса. Но смерть его была уже близка. Рыцарь потерял много крови, и рана начала гноиться. Миникин пыталась достучаться до его сознания, но оно было словно задернуто тучами и темно; жизнь еле теплилась в нем. Так что, несмотря на победу, над Гримхольдом тоже повисли тучи.
К концу третьего дня Гилвин потерял всякую надежду. Он обрел Белоглазку и новый дом, но его лучший друг умирал, а ему не пережить такую потерю. Он одиноко сидел в спальне, которую делил с Лукьеном, глядя на огонек свечи и предаваясь воспоминаниям. Он ужасно скучал по Фиггису. Будь старый библиотекарь здесь, он бы непременно утешил парня, но тот был мертв, как умерли все, кто был с ним в его прежней жизни. Как его мать. А теперь вот и Лукьен… Фарл принес еду, но она так и осталась нетронутой. Вокруг стояла мертвая тишина. Все нечеловеки перестали праздновать и радоваться, ибо их защитнику недолго осталось жить.
— Гилвин!
Юноша поднял глаза и увидел в дверях Белоглазку. Она ходила тихо, как будто призрак, и это всегда удивляло Гилвина. Он улыбнулся девушке.
— Прости, я не хотела тебе помешать. Но дверь была открыта, и я вошла. Барон Гласс сказал, что ты здесь. Почему ты не с Лукьеном?
— Что толку из этого? — взгляд Гилвина упал на тарелку с едой, и он отодвинул ее подальше. — Он умирает. Так сказала Миникин.
Белоглазка прошла через комнату и опустилась на колени рядом с юношей. Взяла его за руку.
— Тем более ты должен быть там, разве нет?
— Не могу. Не могу этого видеть. Смотреть, как он… — он еле удерживался от слез.
— Я бы все отдала за то, чтобы быть рядом с отцом в его последний час, Гилвин, — сказала Белоглазка. — У тебя есть такая возможность. Так воспользуйся же ею.
— Зачем? — вспыхнул Гилвин. Он отодвинулся от ее руки, не желая, чтобы его утешали. В нем бушевала злость. — Почему все должны умирать? Почему Миникин не спасет его? У нее же есть эти чертовы амулеты. Она может помочь ему в любой момент.
— И позволить ему жить, как ваша королева Кассандра? Узником, скрывающимся от собственного народа? Ты ведь знаешь: он бы этого не хотел, Гилвин. И только дух амулета может решать, кому носить их.
Гилвин не желал выслушивать логических рассуждений о магии Гримхольда. Лукьен умирает — вот единственно серьезный факт.
Миникин находилась в молитвенной комнате, общаясь с Амаразом. Она благодарила дух за то, что тот пощадил Гримхольд, объясняла, что была очень сердита на него и боялась за своих детей.
Амараз терпеливо выслушал ее.
Он был рад, что их союзничество будет продолжаться, но ее печаль он тоже ощущает. Лежащий на алтаре амулет пульсировал, выражая сочувствие. Миникин рассказала Амаразу о волнениях по поводу Лукьена и о своей вине в его неминуемой смерти.
Амараз слушал.
Хозяйка Гримхольда тщательно подбирала слова. Она хочет просить духа об одной великой услуге. Объяснила, как много сделал Лукьен для их спасения, как он сражался с лиирийцами, стараясь не допустить ни одной смерти. Он хороший человек, несмотря на все ошибки, и Амараз слушал, хотя вся история была ему знакома.
Наконец, дух амулета спросил смертную подругу, чего она хочет от него.
Со всем почтением, на какое была способна, женщина изложила просьбу.
Лукьен блуждал в темноте целую вечность. Это не напоминало ни сон, ни кошмар — никаких мыслей не было вообще. Просто черный ужас, лабиринт, из которого не было выхода, и ни лучика света не просачивалось туда, ни звука не доносилось. Он находился в пустоте и едва сознавал себя.
И вдруг до него стали доноситься голоса, пробивающиеся сквозь тьму, несущие слова любви и поддержки. Но Лукьен не мог ответить. Голоса казались знакомыми, но какими-то нереальными. Он был поглощен темнотой и болью, вот и все, что ему оставалось.
А потом пришел свет, и воспоминания зашевелились в мозгу. Знакомый голос прозвучал вновь, на этот раз — сильнее. Он очистил сознание от липкой паутины и залил его солнечным светом. Он звал его. Лукьен отчаянно ухватился за соломинку. И мир медленно, шаг за шагом, стал возвращаться к нему, и тяжкий смертный сон отступал.
«Лукьен, — позвал голос, — ты… жив?»
Ему стоило громадных усилий открыть глаза. Мир кружился, подернутый дымкой. Он вспомнил о ране и приготовился ощутить боль, но боли не было. Только мир в душе и тепло во всем теле. Он моргнул, потом еще и еще раз, чтобы сфокусировать зрение. И перед ним возникло улыбающееся эльфийское лицо.
— Ты проснулся, — произнес звонкий голос, вызволивший из лап смерти.
Лукьен не вдруг вспомнил ее имя. Он прошептал:
— Миникин…
Она положила маленькую ручку на его лоб. Заботливым материнским жестом откинула волосы со лба.
— Ты жив, Лукьен. Ты сделал это.
Лукьена удивило, как быстро возвращались силы. Он ощущал это буквально с каждой секундой.
— Жив? — спросил он. А потом хрипло расхохотался: — Я живой!
Улыбка Миникин засияла еще ярче. На лицо женщины падал необычный рубиновый отсвет, хотя амулет был спрятан под плащом.
— Как ты себя чувствуешь?
Лукьен мысленно проверил свое тело. Как будто все на месте. Он вспомнил, как сражался с Трагером на склоне, потом — как погрузился во тьму.
— Думаю, все хорошо, — ответил он. — Но так не должно быть. Моя спина…
— Тихо, не нужно об этом. Ты же теперь в порядке. Только это и имеет значение.
Лукьен оглядел комнату.
— А где Гилвин и Торин?
— С ними все хорошо, не волнуйся. Мы все в порядке, Лукьен. Лиирийцы ушли. Гилвин и барон Гласс — вне опасности.
Лукьен вздохнул с облечением.
— Хвала Небу. Но где же они, Миникин? Я хочу их видеть.
Миникин улыбнулась.
— Я отослала их прочь, совсем ненадолго. Хотела побыть с тобой наедине, — она протянула руку. — Можешь сесть?
— Думаю, да.
Со вновь обретенной силой это было на удивление легко. Лукьен оторвал голову от подушки, ожидая, что спина отзовется болью, но не почувствовал ничего, кроме приятного тепла, разливающегося по телу. Он сел без помощи Миникин и откинулся на изголовье.
Когда он пошевелился, странный рубиновый отблеск снова упал на лицо Миникин. Лукьен посмотрел вниз и увидел: удивительный блеск исходит от его собственной груди.
— О, Небо…
У него на шее висел сверкающий амулет — Око Господа.
— Что это? Миникин, что ты сделала?
— У нас был единственный способ, — быстро заговорила женщина. — Твоя рана оказалась смертельной. Без этого ты бы умер.
— Умер? Да я хотел умереть! — закричал Лукьен.
