С высоты бросали камни, валуны, лили кипящую смолу, однако это таранное бревно двигалось на колесах, а сверху блестел железом навес. Его не удавалось поджечь, а укрытые под такой крышей люди мерно раскачивали бревно. Оно с первого же раза ударило с такой мощью, что стена затряслась, как молодое деревцо в бурю. Люди наверху хватались за зубцы, иначе их ссыпало бы наземь, как спелые груши.
Со второго удара затрещало. Снаружи хрипло и мерно кричали в такт ударам. По эту сторону к стене сбегались ратники, от надежно заваленных камнями ворот примчалось с десяток воинов в полотняных рубахах, но с хорошими боевыми топорами.
Стена тряслась, как камыш в бурю. Наконец раздался страшный треск, на уровне пояса от земли два бревна переломились. В страшную дыру, ощеренную расщепом, просунулось тупое рыло тарана. Огромное, окованное железом, — где только и нашли дуб в три обхвата? — оно посмотрело пугающе, тупое и безглазое, со скрежетом убралось, затем по ту сторону стены раздался ликующий крик.
Стена зашаталась от новых ударов. Таран переламывал бревна рядом, расширял проход. От ворот набежал еще малый отряд, подняли крик. На подмогу спешили со всех сторон, но все простые мужики с плотницкими топорами, рогатинами, даже кто-то примчался с вилами.
Степняки в проход лезть не спешили. Окованный железом таран неутомимо долбил, рушил, ширил. С той стороны орали и злобно корчили рожи, пугали, показывали, как будут вспарывать животы, рубить головы, сдирать кожу, а с этой стороны ополченцы угрюмо молчали, сопели, покрепче сжимали рукояти топоров.
Когда рухнул участок стены, куда могли проехать разом трое всадников, степняки ринулись на приступ. Натиск был так силен, что ополченцы полегли почти сразу, а набегающие с разных концов вооруженные люди падали под свирепыми ударами отборного отряда.
Дюсен мчался тесными улочками к месту пролома в составе малой дружины. Претич не только определил его в младшую дружину, но и место в строю дал, то, которое всегда занимал Вьюн. А старый Людота, молча сочувствуя несчастному, заменил его побитые доспехи, что уже стали похожи на колоду для рубки мяса, на новенькие, только что откованные. Саблю заново заточил и закалил так, что теперь она рубила даже камень, не оставляя на остром как бритва лезвии ни малейших зазубрин.
Печенеги смяли остатки защитников, врывались в дома, спеша пограбить первыми. На пороге их встречали старики и дети с топорами в руках, даже женщины хватали рогатины, везде стоял торжествующий визг, крик.
Никто не заметил, когда прямо из-под земли поднялись два всадника. Один в полных доспехах, второй в легкой кольчуге, но, когда завертел гигантской дубиной размером с оглоблю, печенегов разбросало как глиняные горшки. Второй вскинул меч, прокричал славу Киеву, встал посреди пролома. Его пытались сбить саблями, топорами, копьями, в него метали арканы, бросали боевые молоты, швыряльные ножи, но он стоял как скала, а меч его сразу воздвиг перед собой гору трупов.
Но таран обрушил еще часть стены. Открылся вид на невообразимое войско. Теснясь, всадники в мохнатых шапках врывались через расширившийся пролом с торжествующим криком. Кто-то все еще пытался сразить двух неизвестных, остальные обошли их по широкой дуге с диким криком степняков:
— Ура!!!
Но из города навстречу печенегам мчался на злом коне во главе малой дружины Волчий Хвост. По правую руку летел на темном коне такой же темный Дюсен. Он вскинул меч, за его спиной грянул дружный клич киян:
— Слава!!!
Они сшиблись как две брошенные навстречу друг другу каменные лавины. Грохот, лязг железа, крики воинов и ржание коней, мечи и сабли блистали, как выпрыгивающие из реки рыбки. Кияне охватили печенегов широким полукругом, не выпуская в город. Степняки сражались отчаянно, но закованные в железо отборные воины дружины рубили их как прутья лозы, теснили, повергали, шагали по трупам, и только за пару шагов от пролома печенегам удалось уравновесить силы. На место павших степняков становились новые, а когда падал сраженный киянин, то и без того малая горстка таяла…
Дюсен рубился яро, о защите не думал, нельзя жить такому человеку, вообще нельзя жить с такой виной и такой болью в душе… когда и любимая женщина, и лучший друг… Шлем гудел от частых ударов, с плеч слетела булатная пластина, обнажив кольчугу, но его огромная сабля сеяла смерть, и не один печенег пал, захлебываясь кровью, от руки человека, раздираемого верностью двум народам.
Волчий Хвост все чаще оглядывался, его шлем сидел косо, с левой стороны зияла глубокая зарубка, из-под шлема вытекала узкая струйка крови. Поймав взгляд самого молодого из дружинников, прохрипел:
— Дуй обратно к князю!.. Если не даст подмоги, печенеги ворвутся и разбегутся по всему Киеву.
— Слушаюсь, — ответил дружинник обозленно. — Исполню.
Он повернул коня, поскакал, и почти сразу же с той стороны конский топот вырос до грохота сотни подкованных коней. Со стороны центра выметнулся большой отряд огромных всадников на таких же огромных конях. Все как один в остроконечных шлемах, закованные в дорогой булат, они неслись как стадо туров, что сметет все на своем пути.
— Слава!!!
Дюсен узнал воинов из старшей княжеской дружины. Здесь не было знатных богатырей, чьи имена гремели по Руси и за пределами, но и эти страшны своей нечеловеческой силой. Впереди несся с вытянутым вперед огромным мечом молодой витязь в сверкающем золотистом доспехе. Он привстал на стременах и подался вперед, едва не падая через голову в жажде поскорее дотянуться до врага. На кончике шлема трепетал крохотный алый яловец, конская грива и хвост развевались по ветру.
Часть печенегов обошла воинов Волчьего Хвоста сбоку, и старшие дружинники ударили в них с силой брошенной скалы. Ратьгой рубился, как молодой лев среди волков. Он и был похож на льва в своей золотистой одежде, а печенеги в серой выглядели обозленными и отощавшими волками.
Из домов выбегали жители, бросали в печенегов камни. Кто-то умело сунул скачущему коню между ног древко лопаты, конь рухнул, всадник полетел через голову, грохнулся о мощенный деревом тротуар, остался недвижим. Еще двое горожан выскочили из дома и остервенело били павшего поленьями. Выбежала женщина с безумными глазами и с длинным ножом для разделки рыбы.
Дюсен ощутил, что его начало трясти, едва увидел скачущего Ратьгоя. В усталое тело влилась сила, наполнила, вздула мышцы. А сейчас, когда Ратьгой умело и быстро рубил его соплеменников, он уже не смог сдержать страшный крик, что сам по себе вырвался из его груди:
— Эй!.. Иди ко мне, Ратьгой!.. Если ты в самом деле так силен!
