И замуж хотела выйти. Думала, если парень поцеловал, так сразу поведет к алтарю. А потом встретила Джима. Джим в церковь меня не повел, да и целовал нечасто, но зато научил многим вещам, которые горничной знать не обязательно. И испытывала я к нему те же чувства, что девушки из романа к статному красавцу с обложки. Ну, такому кудрявому, с большими глазами. Волосы у Джима были прямые, и он косил на один глаз, но меня это не тревожило. Не знаю, как определить то, что было у нас с Джимом. В кино это называется любовью, а в газетах — преступлением. Я наши отношения никак не называла, но меня они устраивали. Сердце заходилось от боли, когда его не было рядом. Я могла ждать Джима под дождем, любая работа валилась из рук, и не давала покоя мысль, что если не буду хорошо выглядеть, он меня бросит. И вот я забросила стирку и купила духи и пудру. Джиму понравилось. Он, бывало, говорил:
— Слушай, Мэйзи, работа прислуги не для тебя. Слишком уж ты толковая да шустрая.
— Почему? — удивлялась я. — Ведь ничего другого делать не умею.
— Еще как умеешь, — заверял он. — На свете масса занятий, которые тебе по плечу. А работа прислуги тупая и однообразная, и ты ничего путного не добьешься.
А когда я рассказала, что однажды стану старшей горничной, он рассмеялся в лицо.
— Так и собираешься попусту тратить время, строя планы на будущее, когда стукнет пятьдесят? А я-то думал, в тебе больше здравого смысла.
Я назвала Джима подлецом, но его слова не шли из головы. Думала, он начнет меня презирать, если останусь работать прислугой.
— Вот уйду с этого места, и придется тогда подыскивать мне работу, — заявила я Джиму.
Он странно так посмотрел, но ничего особенного не сказал, а во время следующего свидания осыпал пылкими ласками, и я была готова пойти на что угодно, потому что не хотела его потерять.
— Ведь я хорошо с тобой обращаюсь, верно? — спросил он. — Как, думаешь, добываются деньги на твои удовольствия?
— Не знаю. Ведь у тебя есть работа, правда?
— Да, Мэйзи, я работаю, только не так, как тебе представляется.
— Тогда расскажи, — попросила я.
Он хитро так рассмеялся и подмигнул:
— Смотри сюда. — Джим вынул из кармана колье и помахал у меня перед носом.
— Где ты его нашел?
— Забрал у одной старухи, — признался он.
И тогда до меня дошло, что Джим — вор. Я испугалась, заплакала. Сказала, что не хочу больше иметь с ним дела. Что я честная девушка.
— Ладно! — рассмеялся мне в лицо Джим и исчез на целых три недели.
Его уход послужил хорошим уроком. Я поняла, что не могу без Джима жить, и написала письмо. Пусть он, если пожелает, украдет драгоценности из королевской казны, лишь бы вернулся ко мне. Надеялась, он когда-нибудь изменится в лучшую сторону, а я скоплю достаточно денег, чтобы его содержать, и куплю маленький домик в деревне. Я предупредила леди из Кенсингтона о своем уходе, так как нашла в газете объявление о месте младшей горничной в доме на Парк-лейн.
Показала его Джиму.
— Вот подходящая для меня работа.
Он снова только рассмеялся в ответ.
— Нет, ты так не сделаешь, а пойдешь со мной и разбогатеешь.
Я положила объявление в сумочку и пообещала:
— Сегодня же схожу.
— Посмотрим, — усмехнулся Джим.
Он сказал, что проводит меня. Мы пошли на станцию метро и взяли билет до Даун-стрит. Я сильно нервничала и переживала. Все думала, правильно ли поступаю, что иду по объявлению.
— Послушай, — обратился ко мне Джим, когда мы сели в поезд. — Давай заключим сделку. Либо ты идешь на Парк-лейн, либо остаешься со мной и станем работать вместе. Сочетать два этих дела не получится, так что решай, да побыстрее.
Я зажмурилась и подумала: ах, если бы мне подали знак, как поступить… А потом открыла глаза, глянула на платформу, от которой нас уносил поезд, и увидела слова, ярко высвеченные на стенде: «Выход с Даун-стрит».
— Ладно. Останусь с тобой, — объявила я свое решение Джиму.
Да, можешь назвать это предрассудком, но в моей жизни такие предрассудки сыграли решающую роль. Вот и там, в метро, тоже. Забавно, правда? Так и не вырвалась наверх, осталась навечно внизу, под землей. Мы прожили с Джимом полгода. Он научил меня воровать дамские сумочки так, что хозяйки ничего не замечали. Это не составило большого труда, и вскоре я стала настоящим мастером своего дела.
Мы работали в метро, и я досконально изучила каждую станцию и лифт, всю систему переходов. Иногда воровство представлялось увлекательным занятием, чувство опасности будоражило кровь и хотелось смеяться. Только чаще жизнь превращалась в настоящий ад. Порой так трясло от страха, что я боялась упасть в обморок.
— Возьми себя в руки! — шипел Джим. — Хочешь провалить все дело?
Иногда он заставлял меня работать в одиночку. Вот уж был ужас! Казалось, все смотрят на меня и знают, зачем я сюда пришла. Совсем одна, и никого рядом, чтобы прикрыть, если что не заладится.
— Тебе не хватает отваги и дерзости, — говаривал Джим. — Ну и как нам разбогатеть, если ты ведешь себя как последняя трусиха? На дамских сумочках богатства не наживешь, разве что повезет на хороший улов. Надо учиться и действовать ловчее. Многие женщины сейчас носят браслеты, так почему не попытать счастья?
Джим все время меня ругал.
— Неужели не можешь спереть браслетик? — возмущался он. В последнее время Джим совсем обленился и взвалил на меня всю работу.
Однажды вечером, когда я за целый день украла всего одну сумочку, он просто рассвирепел.
— Сейчас пойдем на дело вместе и добудем браслет.
— Ничего не получится, — расплакалась я. — Пальцы такие неловкие и совсем не слушаются.
— Сделаешь, как говорю, а иначе все кончено, я тебя брошу! — пригрозил Джим.
Сразу после одиннадцати мы вышли на линию в Центральном Лондоне, рассчитывая поживиться в толпе, возвращающейся из театров. На Оксфорд-серкус Джим заметил пожилую даму в меховом манто, когда та подошла к кассе и взяла билет до Ланкастер-Гейт. Он толкнул меня локтем в бок, указывая взглядом на руки дамы. На одном из мизинцев сиял массивный перстень с крупным камнем. Похоже, очень дорогой. Мы тоже взяли билеты до Ланкастер-Гейт. Я дрожала от страха, а пальцы стали липкими и скользкими от пота.
— Нет, не могу, — шепнула я. — Ничего не выйдет.
Джим изо всей силы сжал мне руку, и я едва удержалась, чтобы не закричать от боли. Мы не стали садиться рядом с дамой, а заняли места в другом конце поезда.
На станции Ланкастер-Гейт вышли и увидели на платформе нашу жертву. Народа поблизости почти не было, и я поняла, что дело предстоит трудное и украсть перстень, воспользовавшись толчеей, не удастся.
