Хейдин свалил четвертого сыщика – тот упал у самого алтаря, окатив его кровью из рассеченной сонной артерии. Последний Красный плащ отчаянно сопротивлялся, но Хейдин уже не сомневался, что победа останется за ним. Хладнокровно отбивая свирепые выпады противника, Хейдин оттеснил Красного плаща к парапету, воспользовавшись промахом противника. Ударил его с разворота рукоятью Блеска в лицо. Снова сверкнула молния, и ортландец узнал человека с изуродованным лицом, того самого, что допрашивал его в Маре. Прянув назад, Хейдин рубанул из пятой позиции снизу вверх. Красный плащ затрясся, срыгнул кровью и повалился на парапет между зубцами.
Переводя дыхание, Хейдин оглядел поле боя. Раненый у алтаря еще подавал признаки жизни, ползая в огромной кровавой луже. Все прочие были мертвы. Хейдин стащил труп сыщика с Маджари – азориец уже не дышал. Меч Маджари остался в теле заколотого им Красного плаща; Хейдин вырвал меч из мертвеца, вложил в руку азорийца и, прочитав короткую молитву Оарту, закрыл умершему глаза.
– Это был хороший бой, Медж, – сказал он. – Клянусь Тарнаном, ты был достойным воином. Прости, я не могу похоронить тебя, как полагается. Прощай, я выполню все, о чем ты меня просил.
Внизу, у подножия башки опять раздался вой. Раненый сыщик испустил дух, и Хейдин первым делом оттащил мертвое тело прочь от алтаря. Надел перстень на палец. Каролит на мгновение вспыхнул зеленоватой искрой, будто подмигивая ему. Наверное, так каролит приветствовал нового хозяина. Нового Воина Свитка.
Встав у алтаря, Хейдин попытался сосредоточиться. Медж не сказал ему, как управлять камнем, но это, наверное, не так уж и трудно. Маджари говорил, что камень сам приведет Хейдина к цели. Надо только сосредоточиться. Только лишь сосредоточиться…
Мысли мешались. Горячка боя еще не прошла, и Хейдин никак не мог собраться. Потом вдруг из мешанины образов выплыл дракон, похожий на старинные изображения, которые Хейдин видел в Кениэл-Руне. И поднялся вихрь. Ветер налетел внезапно, завыл в ушах; мощный смерч потянул Хейдина вверх, к грозовому небу. Чувство беспомощности и панический ужас охватили ортландца, но лишь на мгновение. А потом был свет – яркий, слепящий, и Хейдин полетел прямо в него. В тот миг он успел подумать, что летит прямо к звездам.
Густые ночные тени уже залегли по обоим берегам Туэйда, когда два всадника спустились по узкой тропке к самой воде. Лаэданский берег Туэйда, пологий и болотистый, встретил путников полчищами мошкары и дружным кваканьем лягушек, которые, однако, затихли ненадолго, но потом, убедившись, что пришельцам нет до них дела, возобновили свои вокальные упражнения. На противоположном берегу стеной вставал лес.
– Солтьерский лес, – сказал старший из всадников. – Все, приехали.
– А мне плевать, как он называется! – отозвался второй, молодая девушка. – Будь я проклята, если еще хоть раз сяду на лошадь.
Акун усмехнулся. От самого Гесперополиса его юная протеже держится молодцом. Для новичка в верховой езде совсем неплохо, если учесть, что от ворот Гесперополиса они несколько часов чуть ли не галопом скакали, стремясь побыстрее убраться подальше от столицы. И Руменика, как и водится с новичками, в кровь растерла себе кожу на бедрах.
– Ты слишком напрягаешь ноги, – сказал ей Акун, – пытаешься удержаться в седле. Это неправильно.
– К вордланам это траханное седло! – со слезами выпалила Руменика. – У меня весь зад огнем горит, утром я не смогу не то что на лошадь сесть, просто встать на ноги!
– Пустяки. У меня есть мазь. Намажешь свои ссадины и мозоли. К утру все пройдет.
Старый милд дал ей тыковку с мазью. Чертыхаясь и проклиная жреца, лошадей, седло и императора, Руменика начала стягивать с себя штаны.
– Ну что, так и будешь пялиться? – осведомилась она у Акуна. – Отвернулся бы, что ли, старый греховодник.
– Больно ты мне нужна, – спокойно ответил Акун, возясь с упряжью своего коня. – Я повидал столько женщин, что ничего нового все равно не увижу. Но если хочешь, я уйду.
– Давно бы так, – проворчала Руменика, наблюдая, как старик направляется к стреноженным неподалеку лошадям. – Всех вас медом не корми, дай только поглазеть на бабий зад. Что молодому, что старому. Все вы одинаковы – и старый варвар, и этот хренов император!
От мази Акуна ссадины и мозоли начало так печь, что Руменика завыла тихонько, на одной ноте, и всерьез подумала – а не пригласить ли старпера, пусть подует. Мысль показалась ей такой забавной, что она захохотала. Акун тут же вернулся.
– Что ты? – спросил он. – Что-то смешное?
«Не хочешь ли подуть?» – подумала Руменика и снова засмеялась, вытирая выступившие на глазах слезы.
– Пожрать чего-нибудь дай. С полудня ничего не ела.
Они поужинали сушеным мясом и овсянкой, легли спать, а наутро Руменика чувствовала себя куда лучше. Мазь оказалась очень действенной, мозоли затвердели, а ссадины зарубцевались, и хоть Руменика всерьез опасалась, как бы на ее ягодицах и бедрах не осталось шрамов, ехать стало легче – только теперь болели с непривычки сведенные ноги. Акун ехал молча, почти не разговаривая с ней, весь обратившись во внимание. Ближе к полудню они спрятались в небольшой рощице, поели и до наступления темноты отсыпались. Вернее, спала Руменика, а старый милд продолжал бодрствовать. Акун, казалось, был выкован из железа.
Руменика понятия не имела, куда они едут. Акун вел ее в обход населенных мест, большей частью какими-то ему одному известными тропами среди лесов и между холмов. На ее расспросы он ничего не отвечал, лишь сказал однажды:
– Я везу тебя, куда надо.
– А куда надо?
– На запад, в Рошир.
– С какого перепугу нам надо ехать в Рошир?
– Надо, значит надо.
– А ты неразговорчив, – Руменика надула губы. – Мог бы хоть из вежливости поддержать разговор.
– Легче тебе от этого не станет. А голоса можно услышать на большом расстоянии.
– В этой глухомани? Везешь меня в какую-то дыру и даже не говоришь, куда. Я ведь, между прочим, не кто-нибудь, а императорская фаворитка. Имел бы уважение.
– Была императорская фаворитка, – меланхолично заметил Акун. – Теперь если нас поймают, тебя в лучшем случае продадут в публичный дом для солдат.
– А тебя?
– А меня казнят, как государственного изменника. Сначала будут бить кнутом, потом вырежут язык, потом выколют глаза, потом отрубят руки и ноги и еще живого посадят на кол, чтобы все видели, как император карает изменников.
– Ух ты! – Руменика поежилась, даже под теплым плащом ей стало вдруг очень холодно. – Пожалуй, нам следует поспешить, чтобы побыстрее добраться до Рошира.
