Ди прошептала:
— Здесь такая холодина. Хоть рука у тебя теплая.
Я наклонился к ней и прошептал в ответ:
— В ансамбле играют пингвины. Я прочитал в программке, что они отказываются играть при температуре выше десяти градусов по Цельсию, потому что начинают потеть и их ласты теряют сцепление со струнами.
Ди засмеялась, но тут же спохватилась и виновато зажала рот рукой.
— Джеймс, — яростно прошипела она, — Тивс из-за тебя на меня наорет. Она невыносима.
Я сжал ее руку, согревая пальцы:
— Скорее всего, климакс. Не принимай на свой счет.
— Не удивлюсь, если ты прав… Чего они так тянут? — Ди вытянула шею и оглянулась, словно в темноте можно было рассмотреть причину задержки. — Мы точно все околеем, пока они начнут. Ты, наверное, угадал про пингвинов. Долго разогреваются.
— Ты — гений остроумия.
Она легонько шлепнула меня свободной рукой:
— Заткнись. Я уступаю роль шутника тебе.
Тут огни на сцене загорелись ярче, и все замолчали. Восемь музыкантов вышли и заняли свои места на сцене.
Рядом со мной Ди едва справилась со смехом. Она закусила костяшки пальцев, чтобы не хихикать, и беспомощно прошептала:
— Пингвины…
Весь ансамбль был наряжен в смокинги, и до разной степени приглаженные волосы создавали бесспорное сходство с пингвинами. Правда, когда они заиграли, Ди сразу прекратила смеяться. Я даже не знал, что они играли первыми — не мог оторвать глаза от сцены, чтобы взглянуть в программку. Рядом со мной Ди замолчала и замерла, слушая, как сладко и мелодично стонут и воркуют струнные. Я вздохнул, чувствуя, как замирает какая-то вечно беспокойная часть меня, и слушал.
Я осознавал только музыку и то, что я держу Ди за руку.
Она не отняла ее, когда музыканты доиграли, и мы по-дурацки хлопали ее свободной рукой по моей. Оркестр сыграл еще две вещи, хорошие, но не такие потрясающие, как первая, хотя от каждой следующей меня все равно бросало в дрожь, а потом Ди отпустила мою руку и прошептала:
— Я сейчас.
Она тихонько соскользнула со своего места и оставила меня одного, с ощущением, что моей руке недостает тяжести ее пальцев, и прохладой подсыхающего пота на моей ладони.
Я рассеянно прослушал две короткие пьесы, но потом я уже не мог отделаться от мыслей о ее мокрой руке и о том, что, может быть, она вышла не за тем, чтобы наведаться в туалет. В театре было так холодно, что я не мог понять, отчего у меня мурашки: от холода или от чьего-то присутствия.
Я быстро вышел из зала, не заботясь о том, видят ли меня, и в вестибюле заметил какого-то типа, которому явно было неудобно в форме. Я спросил его, где туалет, а потом, озаренный внезапным прозрением, спросил, не видел ли он Ди.
— Темные волосы, до отвращения симпатичная, примерно такого роста.
— Да. Она пожаловалась, что ей душно. Я посоветовал подняться на балкон.
Он указал на покрытую бордовым ковром лестницу на второй этаж.
— Благодарю, Дживз, — сказал я и потрусил наверх.
Я шел по узкому коридору, дергая за все ручки, пока не нашел Дверь на крошечный балкон, выходящий на уродливый проулок за театром и тыльные стороны нескольких магазинов. Слева был виден кусочек улицы, забитой машинами. Я вышел в приятное тепло и закрыл за собой дверь.
Ди сидела на полу, прислонившись к стене. Услышав щелчок закрывающейся двери, она подняла голову.
Наверное, впервые за свою жизнь я спросил у нее то, что хотел:
— Как ты?
На фоне выбеленной каменной стены она выглядела совсем маленькой. Ди жалобно протянула ко мне руку, бессознательно, а может, и намеренно подражая моим действиям, когда я нашел ее сидящей в одиночестве за общежитием.
Я сел рядом, и она прислонилась ко мне. Снизу доносились автомобильные гудки, рев мотоцикла, грохот какого-то строительного оборудования. Я во второй раз в жизни сказал ей, что думал, хотя, наверное, она поняла мои слова по-другому.
— Я тебя потерял.
— Я замерзла. Нужно было взять с собой свитер. Видишь, когда мама не указывает мне, что делать, я совершенно расклеиваюсь.
— Да уж, ты действительно расклеилась, — кивнул я и обнял ее.
Мое сердце гулко билось в груди, пока я набирался смелости, чтобы в третий раз сказать ей то, что думаю. Я закрыл глаза, сглотнул и задал вопрос:
— Ди, почему ты ушла? На самом деле? Что случилось?
И я сказал это вслух.
Но все оказалось напрасно, потому что она не стала отвечать. Она высвободилась и встала, а потом подошла к перилам. Она долго стояла там, наблюдая за машинами, как будто важнее их ничего нет. Я даже начал опасаться, что нас хватятся и начнут искать. Я тоже встал, подошел к ней и принялся наблюдать за миром.
Ди посмотрела на меня. Я чувствовал ее взгляд на своем лице, волосах, плечах, как будто она меня анализировала, оценивала. Пыталась понять, в кого я превратился за девять лет дружбы.
— Хочешь меня поцеловать? — спросила она.
Я вдохнул.
— Джеймс, — снова сказала она, — мне это важно. Ты хочешь меня поцеловать?
Я растерянно повернулся к ней.
Ее лицо приняло странное, неуверенное выражение, губы вытянулись в прямую линию.
— Если хочешь, то… поцелуй.
Когда я наконец смог заговорить, мой голос звучал, как чужой:
— Странно таким образом просить, чтобы тебя поцеловали.
Ди закусила губу:
— Я думала… я хотела понять… если ты не хочешь, то есть я не хочу все портить, то есть…
Так не должно было случиться. Я на мгновение закрыл глаза, а потом взял ее за руку. По мне сразу же побежали мурашки, и я опять прикрыл глаза. Невыносимо хотелось найти ручку и написать что-нибудь на руке. Если бы я мог написать «поцелуй», или «какого черта», или «освежитель для рта», я смог бы с этим всем разобраться.
Где-то вдалеке завыла сигнализация. Я наклонился к Ди и легко поцеловал ее в губы. Мир не рухнул, ангельский хор я не услышал, но мое сердце остановилось, и я почувствовал, что не могу сделать следующий вдох.
Глаза Ди были закрыты.
— Попробуй еще, — сказала она.
Я положил руки ей на затылок… Тысячу раз себе это представлял! Я чувствовал ладонями тепло ее кожи, чуть липкой от жары, пахнущей цветами и шампунем. Я очень осторожно поцеловал ее снова. После долгой-долгой паузы она мне ответила. Я замерзал посреди жаркого дня и ощущал ее губы, ее руки, наконец крепко обвившиеся вокруг меня, и целовал ее, целовал и целовал. Мы потеряли равновесие и оказались в дальнем углу, не отрываясь друг от друга, а потом я уткнулся лицом в ее волосы, чтобы перевести дух и понять, что, черт возьми, происходит.
Мы долго стояли в тени, обнявшись, а потом Ди расплакалась. Сначала я чувствовал только, что ее трясет, а потом отступил и увидел ее мокрое от слез лицо.
