Тонкие, высохшие руки, распухшие в суставах - руки, более похожие на птичьи лапки. Она работала с пристальным вниманием - но мне подумалось, что с такими руками ей, должно быть, едва хватает сил просто прокалывать ткань, едва обращая внимание на узор. Болезнь отняла у нее все ее искусство.
И тут я ясно вспомнил, что в сырую погоду у нее всегда болели руки. Она никогда не жаловалась, но становилась все более беспомощной с каждым месяцем. И теперь, глядя на свою мать, я видел, что болезнь окончательно уничтожила ту грацию и изящество, которые всегда так любил в ней отец.
На ней был белый платок и чепец, полностью скрывавшие ее волосы - только одна-единственная прядка выбилась и теперь змейкой вилась по ее щеке, еще более подчеркивая худобу лица. Седые - совершенно седые волосы - а я помнил их темно-золотыми, такими же, как мои. Тонкие морщины паутинной сетью легли на ее лицо, кожа была похожа на тончайший смятый шелк.
Она была в своем любимом темно-синем - но мне показалось, что на ней то же платье, какое она носила семь лет назад. Да, я не ошибся: теперь я ясно видел оно выношено и протерто едва не до дыр.
Должно быть, я издал какой-то звук. Мать подняла голову, обвела взглядом комнату - ее глаза остановились на мне с безмолвным вопросом…
Я шагнул к ней и опустился на колени. Я приготовил слова для этой встречи - но сейчас все они как-то разом позабылись, вылетели из головы. Любые слова сейчас были пустыми и ненужными. Я молчал, и только горло у меня сжималось от болезненной нежности.
Я не смел поднять глаза к ее лицу - вместо этого принялся разглядывать упавшую к ее ногам вышивку. Знакомый рисунок - хотя в исполнении и не было прежнего изящества: высокий бородатый воин на гнедом коне, ведущий в бой армию Мухаара. Я всегда любил эту картину - в детстве мать часто говорила мне, что этот воин - мой отец. И странно было теперь узнавать во всаднике - себя самого.
Рука матери коснулась моей головы. Сперва я едва не отшатнулся, вспомнив, как грязны мои волосы - но сдержался и не сдвинулся с места. Пальцами второй руки она приподняла мою голову под подбородок и повернула мое лицо к свету, чтобы как следует рассмотреть его. Она улыбалась - улыбалась прекрасной сияющей улыбкой, а по лицу ее катились слезы.
Я бережно взял ее руки в свои - осторожно, так осторожно, внезапно испугавшись, что могу причинить им боль. Они были такими тонкими, такими хрупкими - рядом с ней я казался себе слишком большим, неповоротливым и неуклюжим.
- Госпожа, - хриплым дрожащим голосом проговорил я, - я виноват в том, что не пришел раньше - даже не послал весточки…
Она прикрыла мне рот рукой:
- Нет.
Тонкие руки коснулись моей бороды, зарылись в мои сальные и грязные волосы:
- Ты это специально сделал - или совсем отбился от рук и забыл, как я учила тебя следить за своей внешностью?
Я рассмеялся - глуховато и не слишком весело:
- Боюсь, госпожа моя, изгнание сделало из вашего сына совсем другого человека.
Морщинки у ее глаз - таких же голубых, как и мои собственные - стали резче и заметнее. Потом она отняла руки - и в это мгновение я понял, что она пытается сдержать свои чувства. В ее глазах читались гордость, радость, благодарность и осознание того, что ее сын больше не ребенок, что мальчик превратился во взрослого мужчину. Я знал, что для нее до седых волос останусь ребенком - но сейчас она словно бы признала мое право на свободу, на свою жизнь, именно таким признанием и была ее сдержанность.
Я поднялся, пошатнувшись от внезапно нахлынувшей слабости, она продолжала улыбаться:
- В тебе живет Фергус.
Я отошел к окну, пытаясь справиться с собой, и бесцельно уставился на солиндских стражников, вышагивающих по стене. Совладав со своими чувствами, я снова обернулся к матери:
- Ты знаешь, зачем я пришел? Она подняла голову - я невольно отметил, какой дряблой и морщинистой стала ее шея:
- Я была женой твоего отца тридцать пять лет. Я родила ему шестерых детей.
Боги избрали только двоих для жизни в этом мире - но я уверена, что эти двое в полной мере сознают, что значит принадлежать к королевскому Дому Хомейны, кажется, мать даже помолодела от гордости. - Конечно же, я знаю, зачем ты пришел.
- И каков же твой ответ? Это ее удивило:
- Там, где есть долг, таких вопросов не существует. Ты сам теперь Правящий Дом Хомейны, Кэриллон - что же тебе еще остается делать, как не отнять свой трон у Беллэма?
Ничего другого я и не ожидал - и все-таки было странно видеть в своей матери такую спокойную решимость, слышать от нее такие слова. Будь это мой отец - такая встреча была бы в порядке вещей, но отца у меня больше не было - и вот теперь моя мать благословляла меня на войну.
Я отошел от окна:
- Ты поедешь со мной? Сейчас, теперь же?
- Нет, - улыбнулась она.
- Я все рассчитал, - с нетерпеливым жестом проговорил я. - Ты наденешь платье служанки с кухни и выйдешь из дворца вместе со мной. Это можно сделать.
Я сумел это сделать. Они ничего не заподозрят, - я коснулся своего перемазанного лица. - Надень засаленное платье, попытайся подражать манерам служанки… Ты будешь рисковать своей жизнью - но у тебя все получится.
- Нет, - снова ответила она. - Разве ты забыл о своей сестре?
- Торри в Хомейне-Мухаар, - мне показалось, этого ответа достаточно, я снова выглянул в окно. - Мне тяжелее пробраться в Хомейну-Мухаар, чем в Жуаенну, но как только мы выберемся отсюда, я займусь освобождением Торри.
- Нет, - в третий раз повторила мать. - Кэриллон, не сомневаюсь, что ты продумал все до мельчайших деталей - но я на такое не пойду. Турмилайн в опасности. Она - заложница Беллэма, и заложница именно на такой случай, ты думаешь, если мне удастся бежать, Беллэм ничего не предпримет?
Она сдвинула брови, в ее глазах я прочел страдание.
- Он очень скоро узнает все - узнает, что я бежала от его стражи. И за это покарает твою сестру.
Я стремительно пересек комнату и взял мать за плечи:
- Я не могу оставить тебя здесь! Или ты думаешь, что я смогу спокойно жить, зная, что ты здесь? Здесь - в запустении, в холоде, пробирающем до костей - в этом убожестве!.. Мама…
- Мне никто не причиняет вреда, - отчетливо проговорила она. - Меня не бьют. Кормят. Правда, содержат, как нищенку - ты сам это видишь, - она коснулась пальцами моих запястьев, скрытых кожаными браслетами. - Я знаю, чем ты рисковал, придя сюда. Если бы Турмилайн была в безопасности, я ушла бы с тобой. Но я не оставлю ее Беллэму, чтобы он вымещал на ней свою ярость.
- Значит, он все это сделал специально - на случай, если я вернусь!
Я давно должен было понять это - но то ли не мог, то ли не позволял себе.
