Экспедиционных армий империя не собирала уже более двадцати лет, обходясь силами пограничных округов. Такая армия состоит из двадцати тысяч человек, то есть семи дивизий, из которых непосредственно вступают в бой четырнадцать тысяч человек. Две тысячи двести лучников (большие тюркские луки), две тысячи арбалетчиков (кажется, это слабое оружие тоже собирались заменить луками — следовало это быстро уточнить), четыре тысячи кавалерии. Основная ударная сила, по тюркскому обычаю, — конные лучники. Больше половины их — в тяжелой пластинчатой броне: две отчетливые женские груди из металла, наплечники, полоска металла под горлом. Иногда длинная пластинчатая юбка. А вот броня у лошадей, от головы почти до копыт, вышла из моды. Пехота, вооруженная копьями, в дальние походы тоже отправляется в седле. Иногда в нем и остается.
Но двадцать тысяч — это только одна армия. Такая годится для быстрого броска через степь, короткого удара из пограничного округа — и такого же быстрого отхода. Название же похода — «великий» — намекало, что речь шла, возможно, о нескольких армиях под общим началом главнокомандующего, держащего несколько флагов. Сколько флагов — столько армий.
И еще в такие походы привлекалась конница союзников, то есть тюрок Великой Степи. В той битве у Таласа, где Сангак потерял руку, исход дела решила именно армия детей Степи — карлуков, которую привел с собой имперский полководец Гао Сяньчжи, себе же на горе.
Итого — несколько десятков тысяч воинов.
Или больше? Войны у Восточного моря, против Когурё, а также Пэкчё велись одним миллионом имперских солдат. Я никогда не поверю в эту цифру, но имперские историки называют ее неизменно и упорно.
Эти войны начинались одна за другой, снова и снова человеческое море в сотни тысяч воинов лилось на восток, к несчастному полуострову. Три безуспешные войны при династии Суй, которая на этих войнах и надломилась. И еще несколько — при нынешних Танах. А в итоге — поражение от ненадежных союзников, из государства Силла. Итого почти сто лет, когда новые и новые гигантские армии империи маршировали на восток, к несчастному полуострову, и откатывались назад. И все впустую.
Сегодня, насколько я слышал от знакомых офицеров, настоящий поход означал как минимум сто тысяч человек, большинство из которых были именно солдатами, вступавшими в бой, а не обозом.
Сто тысяч… Пыль, застилающая солнце. Множество голосов, ржание коней. Несуразно огромная, сверкающая металлом масса, ползущая на запад от одного города на караванном Пути до другого, сметая попутно с дороги караваны с шелком, мирно идущие в мою страну.
Потому что поход снаряжался именно на мою страну, Согд. Через Фаргану и Чач — к Самарканду, потом в Бухару. Потом, может быть, в Мерв и еще дальше — или нет? Если бы знать, зачем премьер-министру этот поход!
Еще вчера я находился в столице по двум причинам. Первая — узнать, кто и почему убил моего предшественника Мелека. И вторая — потому что, в конце концов, не было в мире более прекрасного города, чем Чанъань, и даже величественный Бизант, каменный город на холмах у пронзительно синего моря, ему уступал.
А сегодня на меня свалился огромный груз. Для начала предстояло выяснить, какой именно Запад имеется в виду. Империя, в конце концов, лежит на восточном краю мира, и Западом здесь считается вообще все остальное в этом мире.
Но уже сейчас особых сомнений у меня не было.
Если ехать от Чанъани строго на запад, то перед всадником вырастает стена гор Тибета, через который идут караваны паломников в княжества Инда, за сутрами Учителя Фо и за суставами, зубами и обломками костей с его погребального костра. Одна крошечная косточка Учителя Фо ложилась в основу очередной белой, вытянутой к небу иглой ступы, вокруг которой мгновенно вырастал очередной монастырь.
Но поход на этот запад сегодня было бы трудно себе представить. Воины Тибета, закованные в железо полностью, кроме глаз, начали спускаться с вздымающихся до небес гор, грабить и громить пограничные города империи лет шестьдесят-семьдесят назад: до того никто и не слышал о таком государстве. А при славном Светлом императоре стало ясно, что победить Тибет невозможно, так же как и он не может победить империю. На равнине танская кавалерия, состоявшая по большей части из перешедших на имперскую службу тюрок, сметала тибетские боевые линии. Но, как только степь сменялась горами, расклад резко менялся.
И до сих пор про одного из двух славнейших генералов империи, Гэшу Ханя, рассказывали, что за ним — «поле тысяч скелетов Коко-нора». Гэшу уложил половину из шестидесяти трех тысяч своих солдат при осаде крепости Ши-пао в Красных холмах, война за нее длилась четыре года. Когда крепость наконец пала, в ней нашли четыреста солдат и одного тибетского генерала.
После этого стало окончательно ясно, что какой-либо новый поход в этом направлении окажется самоубийственным штурмом неприступных гор.
На юго-западе, после страшного — и скрытого от публики — поражения империи в войне с только что образовавшимся государством Наньчжао, тоже было нечего делать.
Западом считалась и часть протянувшейся вдоль всей северной границы империи тюркской державы. Она раскинулась по степям, горам и лесам от восточного океана до моей родины, Согда, на дальнем Западе. Но эта держава была окончательно разгромлена полководцами династии Тан двенадцать лет назад, в битве у Железной горы. От тюркской громады остались государства карлуков на западе и киданей на востоке, чьи орды и сегодня постоянно устраивали рейды через имперские границы. Их быстро подчиняла себе новая сила тюркской Степи — уйгуры. Но пока Степь не перешла под одну сильную руку, отправлять сто тысяч воинов империи туда было просто не нужно, да и столь же бессмысленно, как биться бронированными колоннами о горы Тибета.
Но и тюркская Степь не могла больше ничего сделать с империей — хотя бы потому, что пограничные округа, где лучшими из воинов были все те же тюрки, заслоняли империю от своих степных собратьев.
У тюрок все еще проводились выборы великого кагана, когда у шатров втыкались в степную землю три знамени — красное, синее, а между ними белое: заря, полдень, закат, или — восток, центр, запад: весь степной мир.
Но Чанъань по этому поводу уже всерьез не беспокоилась. Пусть выбирают. Империи это было уже не страшно.
Оставалась лишь широкая полоса, уходящая на северо-запад и зажатая между землями тибетцев на юге и тюрок на севере. Это — Замиренный Запад, Ань-си, та территория, по которой мои и другие караваны с шелком идут на запад. Главная торговая артерия империи — и мира.
