Оранжерея располагалась в дальнем, восточном крыле особняка, и у Гарри было достаточно времени, чтобы привести в порядок свои мысли и подготовиться к разговору с Люциусом. Он ожидал чего угодно: что тот будет убеждать его, а может, просто прикажет, вступить в ряды Пожирателей, что передаст какое‑нибудь поручение Волдеморта. Гарри надеялся только, что это будет что‑то такое, что можно впоследствии использовать против Темного лорда.
Оранжерея была ярко освещена магическими светильниками, звонко пели птицы, создавая атмосферу теплого летнего утра. За окнами со свинцового неба валили хлопья снега, но мир за стеклом казался нереальным, существующим только для того, чтобы полнее ощутить настоящую жизнь.
Гарри поискал глазами Люциуса, гадая, где же тот находится. Оранжерея была размером с хороший лесок, и бродить тут можно бесконечно. Заслышав плеск воды, Гарри двинулся туда, решив, что это направление ничем не хуже остальных. Как оказалось, выбор был верным. На берегу маленького круглого озерца с искусственным водопадиком стоял сам хозяин дома.
Гарри подошел ближе, не решаясь заговорить и привлечь к себе внимание. Люциус обернулся, почувствовав его присутствие.
— Драко, ты пришел, – фраза была сказана так, как будто он не ожидал здесь никого увидеть – с легким оттенком удивления.
— Доброе утро, сэр.
— Сэр? – Люциус слегка наклонил голову. – А, понимаю, тебя, вероятно, привел в некое недоумение тон моего последнего письма. Но это было единственным способом убедить тебя приехать домой. Мне нужно поговорить с тобой. Пойдем, пройдемся, – он слегка подтолкнул Гарри по направлению к дорожке, посыпанной веселым желтым песком, которая уводила куда‑то вглубь.
Гарри ждал, когда же будут произнесены первые слова этого, по всей видимости, нелегкого разговора, но Люциус продолжал хранить молчание. Они зашли в тень деревьев, песок слегка поскрипывал под их ногами. Гарри скосил глаза на своего молчаливого спутника. Тот шел, склонив голову и опустив плечи. Его походка сейчас ничем не напоминала величавую поступь того Малфоя, которого Гарри впервые увидел четыре года назад.
Словно приняв окончательное решение, Люциус резко остановился и, повернувшись лицом к Гарри, начал:
— Нарцисса хотела, чтобы именно я поговорил с тобой. Прошлое лето было трудным для всех нас, но сложнее всего пришлось тебе. И мы с мамой оба виноваты в этом. Нам понадобилось много времени, чтобы понять это, и еще больше, чтобы набраться смелости и решиться на подобный разговор.
Гарри растерянно слушал. Причем здесь Нарцисса? Она что, тоже Пожирательница? И им понадобилось полгода, чтобы выяснить, кто же из них скажет собственному сыну, что пора и ему принять Черную метку? Гарри запутался окончательно, а Люциус, между тем, продолжал:
— Ты уже вырос, а мы все относились к тебе как к маленькому мальчику, не замечая, что ты не ребенок. Все видишь, понимаешь и делаешь выводы. Взрослые люди порой бывают глупее детей, но не сознаются в этом. У нас с твоей мамой была… – он замялся, подбирая слово, – размолвка. Но это не твоя вина, – поспешно добавил Люциус, – и уж конечно нам не стоило втягивать тебя в свои проблемы.
Гарри ничего не мог понять. Вроде и слова все знакомые и складываются они во вполне грамматически правильные фразы. Вот только их смысл ускользал от него. Может быть, все‑таки решиться и напрямую спросить, что все это значит?
Люциус говорил, как будто шел против течения бурной реки, с трудом продвигаясь вперед, выверяя каждый шаг, прежде чем перенести вес с ноги на ногу.
— Мы всегда любили и любим тебя. Да, это редко произносилось вслух, но ты знал это. И что бы ни произошло между мной и твоей мамой, наши чувства к тебе никогда не изменятся. Ты всегда будешь нашим сыном. В пылу выяснения отношений между собой мы не замечали, какое воздействие все это оказывает на тебя. Мы были заняты только собой и своими трудностями и не обращали внимания на твои. В середине октября я получил письмо от твоего декана, профессора Снейпа. Он писал, что ты стал рассеянным, снизились оценки почти по всем предметам. Но и тогда я не сразу понял, из‑за чего все это происходит. О, Мерлин, мы даже и предположить не могли, что ты так отреагируешь на разговоры Нарициссы о том, что ей необходимо пожить одной.
Люциус вздохнул и замолчал, словно собираясь силами для нового рывка. Было видно, что ему неловко. У Гарри появилось время обдумать услышанное. Значит, Малфой переживал из‑за того, что его родители поругались и собирались разъехаться. И домой поэтому не хотел.
Гарри стало интересно. Он ни разу не слышал, как ссорились мистер и миссис Дурсль, и, скорее всего, не потому, что такого никогда не было. Зная, как они не любят привлекать к себе излишнего внимания, можно предположить, что делали они это шепотом под одеялом. Тогда какими же бывают скандалы в аристократическом семействе? Вряд ли Нарцисса будет бить посуду. На нее это непохоже, слишком уж бесстрастна. Внезапно Гарри осенило. Ну конечно, какое битье фамильных сервизов и несдержанные крики! Все было так же, как во время вчерашнего ужина – молчаливо и холодно. Он вспомнил, как неуютно чувствовал себя накануне вечером, и с содроганием представил двухнедельную перспективу обедать и ужинать в такой обстановке.
— И вы до сих пор в ссоре? – с опаской спросил Гарри.
— Нет, что ты, мы уже… ммм… помирились, – как‑то по–детски закончил Люциус. – Теперь все будет как раньше.
— А, хорошо, – Гарри удовлетворенно кивнул, а про себя подумал: «Хотелось бы знать, а как было раньше?»
— Мы вместе встретим Рождество, а летом, когда вернешься из Хогвартса, отправимся к морю.
Они двинулись обратно по дорожке, и Люциус продолжал что‑то рассказывать о будущем, о предстоящем путешествии, семейных делах, но уже совсем по–другому – легко, словно выполнил неприятную, но необходимую работу.
На обед Гарри решил не спускаться, ему хотелось побыть одному. Его никто не беспокоил, только молчаливый домовик, который, выслушав, что «хозяину Драко» нужно кое о чем подумать, мгновенно удалился.
Бесшумно появился поднос с любимыми малфоевскими лакомствами и также бесшумно исчез, после того как Гарри поел.
Многие поступки Малфоя сейчас становились понятнее. И его вечная возня с первокурсниками, готовность защищать их. И нежелание возвращаться на каникулы в поместье. И страх отцовского письма. Наверное, совсем не радостно было держать все это в себе. Почему же он никому не сказал об этом? Ведь и Крэбб, и Гойл, и даже Паркинсон ничего не знали, только догадывались, что не все в порядке.
Самым заветным желанием Гарри было иметь семью, любящих родителей. Но его этого лишили. Именно поэтому он иногда завидовал Рону, хотя тот и ворчал, когда миссис Уизли начинала слишком опекать его. Он вспомнил, какой заботой окружали его в Норе в те редкие разы, когда он гостил там. Именной такой он представлял себе настоящую семью.
