— Преклонятся перед дамой сердца — одно, а пожертвовать свободой — другое.
Словно в пику их разговора, мимо, под ручку с галантным кавалером, прошествовала одна из тех, ради которой упомянутая бардом свобода была принесена в жертву. Не сказать, чтобы ее спутник горько убивался, рвал на себе волосы или как то по-другому переживал личную катастрофу. Наоборот! Сиял ярче начищенной медной сковороды!
Мои спорщики заткнулись и, затаив дыхание, проводили парочку взглядами. Справедливо подмечено, хорошо, что глазами можно лишь смотреть. Ни тебе потрогать, ни тебе пощупать…
— Вот вам и пример несвободы, — наставнически мудро поставил я точку в их споре.
— Не показательный пример, — не согласился бард.
Обсуждение зашло в тупик и все замолчали. Амадеус хмурясь, боролся с одолевающей его сонливостью, Маршалси кидал виноградом в воробьев, а я слушал шелест листвы и смотрел на солнечные лучики, паутинками пронизывающие сладкий воздух.
— Я все гадал, — начал новый разговор Маршалси, — на кой ляд тебя отрядили в Ожен.
— И как? Догадался? — лениво спросил я. Может с его слов и мне откроется тайна моего путешествия.
— Причина одна — война! — вынес приговор Маршалси.
— Вас бы в министры иностранных дел, с таким тонким чутьем на события, — разочаровался я в его словах, но пошутил. — Для ассасина я через чур стар и неповоротлив.
— Жрица на твою старость и неповоротливость не пеняла, — ухмыльнулся идальго.
Грубоватая колкость задела старую болячку на сердце.
— Понтифик не жрица, с ним этот номер не пройдет, — ответил я, наивно рассчитывая отыграться на его приверженности к ортодоксальности. Куда там!
— Вы не поняли! Война! — не унимался Маршалси. — Война за общие интересы.
— Какие такие общие интересы у Вольных маркграфств и империи Геттер? — возмутился я. Нашел парламентера!
— Союзные! — с нажимом проговорил идальго.
— Маршалси, Маршалси! Не заговаривайтесь! Еретики и правоверные не едят из одной чашки, так, кажется, ответствовал Святой Себастий своим мучителям.
— А мы и не будем есть! Мы будем воевать! Воевать с варварами Земель Порока! Потому и идете в Ожен. Вам нужна поддержка понтифика для союза с императором.
Я подавил вздох и постарался изобразить на лице отчаяние, досаду и надежду попеременно. Подыграйте человеку в его заблуждениях, и они приобретут железобетонную твердость. Я старался, как мог. Только что не гудел как трансформатор от натуги. Станиславский выгнал бы меня при первом движении бровью. За полную бездарность. Но то Станиславский! У Маршалси моя роль провалившегося резидента прошла на ура.
— Не делайте таких страшных глаз, Вирхофф, — остался доволен разоблачением идальго.
— Знаете Маршалси, отчего проистекают человеческие несчастья? — с сарказмом философа спросил я у прозорливого приятеля. Такой счастливой хари как у Маршалси мне не доводилось видеть за истекшее время, как получил в челюсть от своего благодетеля.
— Отчего?
— Как сказал один мудрец — горе от ума, — и, не выдержав собственного глубокомыслия, я улыбнулся.
Моя улыбка вызвала чудодейственные изменения. Маршалси посерьезнел. Я одобрительно кивнул головой.
— Вы ценный подчиненный, Маршалси. Все понимаете с лету.
Идальго по военному, щелкнул пальцами по полям шляпы и сурово глянул на барда. Юноша спал, свесив голову на грудь и мирно посапывая.
По саду прошествовала городская стража. Сизомордые алебардисты тяжело волочили ноги, тихо переругивались и взирали на белый свет желтыми глазами конченых алкашей. Нашему "кружку полуночных бесед" они уделили внимания не больше чем бродячему псу, мелькнувшему в кустах в погоне за голубями. Будь мы трижды насильники и тати, застигнутые с поличным за злым ремеслом, и тогда бы нам не удостоится большего. Церберы закона спешили в кабак в конце улицы, омыть истомленные души виноградной крепостью амонтильядо[21].
Когда алебардисты пропали из виду, Маршалси легко поднялся с кресла и потянулся, словно лев перед большой охотой.
— Пойду, разомнусь. Не желаете составить компанию? — пригласил он меня.
— Нет, нет, — дальновидно отказался я. — Устал. Да и особой охоты нет.
— Тогда, с вашего позволения покину вас.
Маршалси, махнув шляпой перед моим носом, резво удалился.
Поблаженствовав еще немного, люблю, знаете ли, беспечное безделье на лоне природы, я разбудил барда, и мы отправились восвояси, в "Голубка и горлицу", пропустить на сон грядущий по стаканчику кларета.
Можно сказать, город к этому времени спал, заботливо согретый лучами щедрого солнца. На уличных пространствах безлюдье. Не абсолютное конечно, но…
…Два упившихся до чертиков собутыльника, поддерживая друг друга, горланили во всю мочь скорбную песню. Один единственный куплет. Невпопад и каждый на свой мотив. Их души жаждали излить взбаламученные хмелем жгучие чувства. Им горело поделиться своей тоской с окружающими. Но кто их слышал? Обыватели дрыхли в уютных спальнях и кельях, Святая Троица занятая масштабными проблемами мироздания тоже не уделяла должного внимания, даже стража охочая до рукоприкладства не явилась на их крики и не свела в каталажку за нарушение общественного порядка. Поэтому, отринутые всеми, парии продолжали орать, краснея лицами, в надежде достучаться до черствых сердец, громким словом песни и матерщины…
…В проулке фехтовали школяры, приноравливаясь проткнуть один другого мечом. Их товарищи воем поддерживали обоих, получая удовольствия от не мудреной затеи. Результат кто кого для них значения не имел. Главное процесс…
…Группа деятелей выносила через окно узлы и торбы с вещичками. То-то сюрприз хозяину дома и не подозревавшему, что его барахлишко переезжает к скупщику краденого…
…В "Лиловом камзоле" учинилась драка. Сыпались стекла, вылетали рамы, выбрасывались прочь клиенты. Звали стражу, визжали перепуганные дамочки, рычали и богохульствовали противоборствующие стороны…
…На углу улиц, Монастырской и Сукновалов приличная барышня предложила нам интимные услуги. За умеренную плату полный сервис до начала Септы. От выгодной сделки пришлось отказаться. Рядом с бардом я чувствовал себя седовласым папашей. А папаши, как известно не имеют морального права попустительствовать греху и подвергать излишним испытаниям неокрепшую нравственность безусых молокососов. Хотя, если судить по взгляду, брошенному шлюхе на прощанье, Амадеус не отказался бы на время позабыть об упомянутой нравственности.
Протопав еще малость, мы, наконец, добрались до родимых пенатов. К столбу, у входа в гостиницу, приклеен лист полотенечного формата. На официальной бумаге, крупными буквами уведомлялось: завтра, в пятый час Декты, на площади Юстиции, под бой барабанов состоится казнь конченого лиходея и шаромыжника Вольбаха. Именем императора и согласно сложившемуся обычаю, ему произведут усекновение рук, ног и головы. Не смотря на круглую печать магистратуры в нижнем углу, удостоверяющую ответственность мероприятия, чья то грамотная рука провела корректорскую правку текста, подписав угольком над словом "император" — мерин, после "барабанов" — пердёшь, после "головы" — члена.
