— Так, родная. Ты права, моя королева!
В Эолисе уже был объявлен семидесятидневный траур по покойным королю и королеве, когда до Сорокамоса дошли письма от брата. О корреспонденции ему доложил лично Микаэлос.
Наместник, сидевший в это время в кресле возле стола и перебиравший шары для жонглирования, лишь невпопад сказал:
— Мы не выиграем этой войны.
— Отчего же, сир? — удивился Микаэлос.
— Брат мой переживает нашу общую утрату тяжело. А я в положении более выгодном, чем он. Утрата родителей не так сильно трогает меня. Мне нечего терять, а у брата есть
жена, он в страхе за нее. Я, к сожалению, не имею полномочий управлять армией, иначе я мог бы что-то сделать, а мой брат… он будет слишком осторожен, да и вести
советы, издавать приказы и прочее… Он еще долгое время не сможет полноценно управлять государством, — закончил свою несвязную речь Сорокамос.
Микаэлос все время смотрел на Наместника в упор и слушал не столько его слова, сколько наблюдал за принцем. Голос Сорокамоса был спокойным, мягким, каким-то нарочито равнодушным и безвольным. В глазах мерцал огонек надежды. Сорокамос не верил тому, что говорил.
Микаэлосу в голову пришли 2 мысли: "У этого мальчика во истину королевская рука" и "Не спектакль ли все это? Меня пытаются провести!".
Микаэлос вышел из кабинета и отправился на крепостную стену, где у него были дела. Сорокамос подошел к окну, которое выходило на Восток. Постоял там недолго. Внутри все ныло и болело, ему и впрямь нечего было терять, однако надежды он не терял, к
смерти он всегда относился философски, он знал, что ждет его там за гранью (все это было до малейшей подробности прописано в особой религиозной книге), он больше
боялся неизвестности. То есть смерть родителей опечалила его, но за них он был спокоен, а вот Аланка… Жива ли она? это был основной вопрос. И на него Сорокамос не
знал ответа, и, честно говоря, боялся узнать.
Неслышно вошел камердинер:
— Письма, сир!
— Их что теперь доставляют по два раза в день? — раздражительно сказал наместник, — от кого они? — уже мягче спросил он.
— От короля, сир, два письма и депеша из министерства обороны.
— Положите на стол. Спасибо — добавил Сорокамос, чтобы как-то загладить впечатление от своего первоначального резкого тона.
Наместник знал, что в этих письмах и читать их не хотел, но все же прочитал. Первое письмо он сжег, не дочитав, второе прочитал два раза, депешу прочитал в тревоге, и
велел позвать к нему Микаэлоса, тот еще был в замке и потому быстро явился.
— Вы получали сегодня депешу из министерства? — спросил Сорокамос, придав себе как можно более небрежный вид.
— Да, сир!
— Что вы можете сказать?
— У меня есть только слова, сир, и здесь они ценятся мало! На Востоке мне хватило бы только моего честного слова…
— Ближе к делу.
— У меня нет доказательств, ваша светлость, что мои слова правдивы.
— Вы еще ничего мне не сказали, Владыка. Но вы ведь знаете, я всегда питал к вам сердечную теплоту, а потому мне будет достаточно вашего честного слова, — сказал
спокойно Сорокамос, впившись глазами во Владыку, и не предлагая даже сесть.
— Я думаю, что причина в одном разговоре, сир! Разговор этот велся с глазу на глаз, между мною и мессиром Дорес, когда тот приезжал инспектировать выполнение указа. И
тут есть одно обстоятельство, ведомое только нам двоим, — сказал Микаэлос, однако без надежды, он видел, что Сорокамос ему не верит.
— Какое обстоятельство?
— У Мессира Сергиаса была бумага, подписанная королем, смысл её был в том, что мессир Сергиас делает все на благо Лирании и любой, кому будет предъявлена эта бумага,
должен исполнять приказы мессира министра.
— Это можно проверить, Владыка, у Сериохуса, есть копии даже таких записок. Продолжайте.
— Мессир Сергиас отдал тогда приказ оставить не тронутыми четыре пушки
— Он не называл причины, — не моргнув, спросил Сорокамос.
— Нет, сир, он просто сунул мне под нос эту бумагу.
Сорокамос пытался уловить хоть намек на недоброжелательность Микаэлоса к министру, но Владыка был непробиваем и спокоен, хотя в глазах его и присутствовала тревога,
вполне уместная в сложившейся ситуации.
— И вы повиновались?
— Да, сир.
— Вы спрятали пушки?
— Нет, сир, я передал их мессиру Сергиасу, который сам же их и отобрал.
— Кто-то может это подтвердить?
— При отборе пушек присутствовали мой писарь, адъютант и мессир Жорес.
Сорокамос вскинулся, побледнел:
— Что было дальше? — громче, чем требуется, спросил он.
— Братья Дорес самолично погрузили пушки на специальные повозки и направились с ними в Сорос, без охраны и конвоя.
— В Сорос?
— Точнее будет сказать по дороге в Сорос.
— Вам не показалось это странным?
— Показалось, сир. Вы знаете, что я очень осторожен, но мне дан был приказ молчать…
— Тем быстрее вы должны были все рассказать! Микаэлос, вы понимаете, что с вами будет? Вас же осудят и казнят! — вскричал Сорокамос.
Микаэлос был тронут таким участием молодого принца.
— Не мы выбираем нашу судьбу, сир. Я никогда не ослушивался приказов. А расскажи я в Лебедь-граде о том, что творили мессиры Дорес, меня бы обвинили в клевете и
осмеяли, да и сам бы я чувствовал себя доносчиком, сир. А это чувство очень не приятное, поверьте мне, чтобы быть доносчиком надо иметь другой склад личности.
Сорокамос не дослушал и половины речи Микаэлоса, и принялся писать. Микаэлос продолжал стоять. Он смотрел на принца и думал: "Настоящий королевич, как бы хотелось видеть его на троне! Но попасть к нему в немилость лично мне бы очень не хотелось! Он разговаривал со мной, как тюремщик с заключенным на допросе, впрочем, это и был допрос! Что же я докажу ему преданность и верность, это еще пока ничего не меняет!" — в ту минуту Микаэлос испытывал, нечто вроде отцовской любви, к молодому
королевичу. Когда-то и Владыка был таким еле оперившимся чадом, но решал куда более простые вопросы.
Сорокамос же писал брату тревожное ответное письмо, в котором изложил свои соображения об обстановке в стране и результаты разговора с Микаэлосом, которой его брат категорически запретил брату проводить. В задумчивости Сорокамос поднял глаза на Микаэлоса и покраснел, он и думать забыл о Владыке.
Стараясь загладить свою неучтивость, Сорокамос заговорил с Владыкой почти даже ласково.
— Не окажете ли вы мне одну услугу, Владыка?
