Из соседней машины вытолкнули Глена Бэйтмена.
— Какого черта вы его толкаете? — сердито спросил Дорган.
— Если бы тебе пришлось шесть часов подряд слушать его болтовню, ты б его и не так толкнул, — сказал один из сопровождавших Глена людей.
— Меня не волнует, сколько болтовни вам пришлось выслушать, но волю рукам давать нельзя. — Дорган посмотрел на Ларри. — Что такого забавного, в том, что я с ним? В течение десяти лет я был полицейским, пока не пришел Капитан Шустрик. И я видел, что происходит, когда во главе стоят парни вроде тебя.
— Молодой человек, — мягко сказал Глен, — ваше общение с несколькими избитыми детьми и наркоманами не оправдывает тот факт, что вы оказались в объятиях монстра.
— Уведите их, — ровно сказал Дорган. — Одиночные камеры, разные крылья.
— По-моему, ты не уживешься со своей новой ролью, — сказал Глен. — В тебе слишком мало от нациста.
На этот раз Дорган и сам толкнул Глена.
Ларри вели по пустому коридору. На стенах висели таблички: НЕ ПЛЕВАТЬ НА ПОЛ, ДУШ, ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ГОСТЬ.
— Я бы не прочь принять душ, — сказал он.
— Может быть, — сказал Дорган, — посмотрим.
— Посмотрим на что?
— На твое поведение.
Дорган открыл камеру в конце коридора и ввел Ларри внутрь.
— Как насчет браслетов? — спросил Ларри, вытягивая вперед руки.
— Конечно. — Дорган снял наручники. — Так лучше?
— Гораздо.
— Все еще хочешь в душ?
— Очень. — Но дело было не только в этом. Больше всего на свете Ларри не хотелось остаться в одиночестве, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Если он останется один, к нему вернется страх.
Дорган достал небольшой блокнот.
— Сколько вас в Зоне?
— Шесть тысяч, — сказал Ларри. — Каждый вечер в четверг мы играем в бинго, а призом в общей игре является двадцатифунтовая индейка.
— Так ты хочешь в душ или нет?
— Хочу. — «Но, похоже, не попаду», — подумал он про себя.
— Так сколько вас?
— Двадцать пять тысяч, но из них тысяче — меньше двенадцати лет, и их пускают в кино бесплатно. С экономической точки зрения это просто разорение.
Дорган захлопнул блокнот и посмотрел на него.
— Я не могу, парень, — сказал Ларри. — Поставь себя на мое место.
Дорган покачал головой.
— Не могу этого сделать, потому что я пока не чокнулся. Зачем вы пришли сюда? Чего вы хотели добиться? Завтра или послезавтра вы будете мертвы, как кусок собачьего дерьма. А если ему понадобится, чтобы вы заговорили, то вы ему все выложите, как миленькие. Вы просто рехнулись.
— Нам велела идти старая женщина. Матушка Абагейл. Возможно, она тебе снилась.
Дорган покачал головой, но при этом отвел глаза в сторону.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ну, тогда оставим эту тему.
— Стало быть, ты не хочешь говорить со мной? И в душ не хочешь?
Ларри засмеялся.
— Я так дешево не продаюсь. Пошлите к нам шпиона, если, конечно, среди вас найдется парень, который не превращается в ласку, едва только при нем упомянут Матушку Абагейл.
— Ну что ж, — сказал Дорган. — Как тебе будет угодно.
Он прошел по коридору в свете зарешеченных ламп и закрыл за собой стальные ворота.
«Завтра или послезавтра вы будете мертвы, как кусок собачьего дерьма.»
Но Ларри не верил этому. Этого просто не может быть.
— Я не испугаюсь зла, — сказал он в мертвую тишину коридора, и ему понравилось звучание этой фразы. Он повторил ее снова.
Он лег на койку, и ему пришло в голову, что он наконец-то почти вернулся на Западное Побережье, только путешествие это оказалось куда более долгим и необычным, чем кто бы то ни было мог предположить. К тому же, оно еще не закончилось.
— Я не испугаюсь зла, — снова произнес он. Он заснул. Выражение лица его было спокойным. Спал он мирно, без снов.
На следующий день в десять часов утра Рэнделл Флегг и Ллойд Хенрид подошли к камере Глена Бэйтмена.
Он сидел на полу, скрестив ноги. Под своей койкой он нашел кусок угля и только что закончил надпись на стене своей камеры посреди изображений мужских и женских гениталий, имен, телефонных номеров и коротких непристойных стихотворений. Надпись гласила: «Я не гончар, и не гончарный круг, я — глина, но разве ценность достигнутой формы не зависит в той же степени от внутренних свойств глины, что и от гончарного круга и таланта Мастера?» Глен как раз восхищался этой пословицей — или это был афоризм? — в тот момент, когда ему показалось, что температура в камере неожиданно упала градусов на десять. Дверь в конце коридора с грохотом открылась. Во рту у Глена неожиданно пересохло, и кусок угля выпал у него из пальцев.
В коридоре раздалось щелканье каблуков, направлявшихся к нему.
Другие шаги, жалкие и тихие, поспешали за первыми, пытаясь попасть в такт.
«Ну вот, это он. Сейчас я увижу его лицо.»
Неожиданно артрит стал причинять ему больше страданий. Боль была непереносимой. Словно из него вынули все кости, а образовавшиеся пустоты заполнили битым стеклом. И все же, когда каблуки остановились напротив его камеры, он повернул голову, и на лице его играла заинтересованная, выжидательная улыбка.
— А, так вот вы какой, — сказал Глен. — Вовсе не такой уж бука, как мы думали.
По другую сторону решетки стояло двое человек. Флегг был справа. На нем были синие джинсы и белая шелковая рубашка, мерцавшая в свете тусклых ламп. Он улыбался Глену. За ним стоял человек ниже его ростом и без улыбки на лице. На шее у него был надет черный камень с красной щелью.
— Хочу вам представить моего помощника, — сказал Флегг, хихикнув. — Ллойд Хенрид, познакомься с Гленом Бэйтменом, социологом, членом Комитета Свободной Зоны и последним оставшимся в живых представителем интеллектуального фонда Зоны, с тех пор, как Ник Андрос умер.
— Рад встретить вас, — пробормотал Ллойд.
— Как ваш артрит, Глен? — спросил Флегг. Тон его был соболезнующим, но в глазах сверкало открытое ликование.
Глен быстро сжал и разжал пальцы, улыбаясь Флеггу в ответ. Никто никогда не узнает, каких усилий стоила ему эта улыбка.
«Внутренние свойства глины!»
— Прекрасно, — сказал он. — Гораздо лучше, благодаря ночлегу под крышей. Спасибо вам.
Улыбка Флегга слегка потускнела. Глен уловил промелькнувшее по его лицу выражение удивления и гнева. Или страха?
— И я решил отпустить вас на свободу, — сказал он резко.
Сияющая улыбка вновь заиграла на его лице. Ллойд удивленно охнул, и Флегг повернулся к нему.
— Так ведь, Ллойд?
— Ну… конечно, — сказал Ллойд.
— Ну что ж, прекрасно, — весело сказал Глен. Он чувствовал, как артрит вгрызается в его суставы.
