Настал наконец момент, когда Кейок передал Маре драгоценную ношу — натами Акомы. Жрец и садовник проследовали за властительницей на Поляну; свита осталась у входа.
Поляна здесь была намного больше, чем в Акоме. В безупречном порядке содержались благоухающие цветники, плодовые деревья и каскады прудов, соединенных маленькими, словно игрушечными, водопадами. Мара залюбовалась всеми этими чудесами, от красоты которых перехватывало дыхание.
— Как тебя зовут? — спросила она садовника.
— Нира, светлейшая госпожа, — отвечал смиренный слуга, чуть живой от дурных предчувствий.
— Ты делаешь честь своему ремеслу, садовник. Великую честь, — тихо промолвила Мара.
Даже загар не мог скрыть, как вспыхнуло лицо слуги от неожиданной похвалы. Он низко поклонился, прижав лоб к земле, за которой так любовно ухаживал.
— Благодарю тебя, светлейшая госпожа.
Мара велела ему подняться. По тенистым дорожкам она подошла к площадке, где покоился древний камень с гербом Минванаби, остановилась и долго вглядывалась в геральдический узор, так похожий на ее собственный: если бы не полустершаяся от непогоды фамильная печать, он мог бы быть точной копией изображения на том камне, который она принесла с собой. Это живо напомнило ей, что все Великие Семьи Империи берут свое начало от одного корня. Она сделает все, что в ее силах, ради того, чтобы у них было и общее будущее, повторила про себя Мара.
Выйдя наконец из оцепенения, она сказала садовнику:
— Отодвинь натами… но сделай это почтительно и осторожно.
Нира преклонил колени, чтобы выполнить приказание, а Мара обернулась к жрецу:
— Я не стану закапывать натами Минванаби.
Ей не требовались никакие ритуальные действа, чтобы поддерживать в себе радость победы, к которой она шла так долго и мучительно. Она часто рисковала и понесла тяжелые утраты. Ознаменовать свой триумф уничтожением — пусть даже чисто ритуальным уничтожением — памяти о целой семье… одна лишь эта мысль вызывала в душе отвращение. Легко, слишком легко мог оказаться истребленным ее собственный дом.
Глубоко сознавая и силу свою, и слабости, и ответственность за наследство, которое она сможет оставить сыну и будущим своим детям, Мара склонила голову перед семейным талисманом Минванаби.
— Некогда это имя носили герои. И даже если последний властитель Минванаби оказался недостоин их величия, не подобает обрекать на забвение весь прославленный род. Натами Акомы должен находиться здесь, чтобы мне и детям можно было без опасений и суеты приобщаться к незримому миру наших предков. Но священный камень семьи Минванаби будет перенесен в другое место
— на вершину холма, так чтобы оттуда открывался вид на окрестности усадьбы. Пусть души великих людей прошлого видят, что их земли заботливо возделываются и сохраняются. И тогда они тоже будут покоиться с миром. — Снова обратившись к садовнику, она сказала:
— Нира, ты волен сам выбрать такое место. Посади живую изгородь и разбей сад с цветниками. Никто не должен заходить в этот сад, кроме тебя и тех, кто станет твоими преемниками. Пусть для предков, которые принимали участие в основании и возвеличении нашей Империи, будут доступными и солнечный свет, и прохлада ливней… и память о великой семье останется жить.
Низко поклонившись, садовник аккуратно подкопал землю вокруг древнего камня, поднял этот талисман семьи Минванаби и отнес в сторону, пока жрец Чококана произносил предписанные ритуалом слова благословения. Мара передала жрецу Доброго бога талисман своей семьи. Он поднял натами Акомы к небесам и произнес самые могущественные заклинания, призывая вечное благоволение Чококана. Потом камень вернулся к Маре, а от нее перешел к садовнику.
— Здесь сердце моего дома. Оберегай его заботливо, словно собственного ребенка, и ты станешь известен как человек, чье искусство послужило к чести двух великих домов.
Нира с почтительным поклоном принял новое поручение. Как и любой другой слуга в поместье, он приготовился к рабской доле, а вместо этого обнаружил, что его жизнь начинается заново.
Нира утрамбовал почву вокруг основания натами, и жрец освятил эту землю. Завершая обряд, слуга Чококана позвонил в крошечный металлический колокольчик и удалился вместе с садовником.
Мара осталась наедине с камнем, притяжение которого помогало душам предков в бесконечной череде перевоплощений снова и снова возвращаться туда, где жили продолжатели их рода. Не заботясь о дорогих шелках, она преклонила колени, погладила поверхность камня и обвела пальцами полустертые временем неясные линии рисунка, изображающего птицу шетра — герб Акомы.
— Отец, — тихо проговорила она, — это место должно стать нашим новым домом. Надеюсь, оно полюбится тебе.
Потом она обратилась к брату, утрата которого до сих пор оставалась незаживающей раной в ее сердце:
— Ланокота, пусть всегда будет светел и радостен твой дух.
Она подумала обо всех, кто умер во имя службы ее дому: о близких и любимых и о тех, кого едва знала.
— Доблестный Папевайо, ты отдал жизнь, чтобы спасти меня. Надеюсь, с новым поворотом Колеса Жизни ты возродишься сыном нашего рода. Накойя, мать моего сердца, взгляни: женщина, которую ты вырастила как дочь, возносит тебе хвалы.
Она подумала о возлюбленном — о Кевине, возвращенном в лоно своей семьи,
— и помолилась о том, чтобы он нашел в жизни счастье… без нее. Слезы безудержно текли по щекам: она плакала о потерях и победах, о радостях и печалях. Никогда уже Игра Совета не будет такой, какой ее застала Мара, и бесповоротное изменение правил этой игры во многом — дело ее рук. Тем не менее она понимала, что новые порядки не укоренятся в одночасье. Политические течения будут возникать и сменять друг друга. Придется трудиться не покладая рук ради сохранения мира. Осуществить задуманное ей, конечно, помогут прибыли от торговых соглашений с Мидкемией; однако предстояло еще заняться упрочением власти Ичиндара, и здесь Мару поджидали трудности, для преодоления которых от нее наверняка потребуется приложить не меньше усилий, чем для успеха любой из ее прежних кампаний, имевших целью уничтожение врагов.
И отрезвленная, и воодушевленная сознанием своей ответственности, Мара поднялась на ноги. Словно почерпнув новые силы в красоте сада, в аромате цветущих деревьев, она подошла к воротам, отмечающим вход на священную поляну. Ее встречали ближайшие соратники и тысячи коленопреклоненных воинов Минванаби с Люджаном впереди.
— Госпожа, — радостно провозгласил он, — эти воины, все до одного, готовы служить Акоме.
Мара ответила на его салют. И, словно воскрешая память о давнем дне, когда она, почти девочка, неготовая принять бремя власти, вернула надежду и честь банде бездомных отщепенцев, властительница Акомы сказала:
