Сейчас они сидели в опустевшем лагере Леода, и Руско не знал, куда ляжет их дальнейший путь. Берен велел устроить здесь обед, и сейчас со вкусом ел то, на что хватило времени: пресную лепешку и соленую рыбу.
Еще до наступления вечера они должны были сняться и дойти до рудников, что на северном склоне Делла, недалеко от замка Хардингов. Ночью, сказал он, мы нападем на рудники и освободим тамошних рабов, людей и нолдор. Леод и Риан были согласны.
— А что потом? — спросил Фин-Риан.
— Потом мы встретимся с деревенскими и беглыми, которых должен собрать Лэймар, — объяснил Берен. — А потом все вместе дадим просраться Лотланнским оркам, которые завтра-послезавтра подтянутся к Бешеному Броду.
— Лотланнские орки? — переспросил Леод.
— Я что, не прожевал, когда говорил? Да, Лотланнские орки. Или ты хочешь, чтобы они прошлись по твоей деревне?
Леод скрипнул зубами. Он не хотел, но…
— Но нас же всего две длинных сотни.
— Два года тому я был вовсе один, — Берен встал. — Кончай со жратвой, собирай людей.
На рудник они пришли уже после темноты, и охрана прозевала тот момент, когда еще можно было сопротивляться. Рубка была страшной, выбегавших на шум охранников рассекали на части, потому что ярость горцев была велика. Потом победители сбили замки на дверях бараков, где ютились рудничные рабы. С факелом в руке Берен ворвался внутрь. Многолетняя вонь на миг заставила его задохнуться. Груды затхлого, грязного тряпья на полу, поверх сбитых в твердый пласт нескольких слоев загаженной соломы — где-то во всей этой дряни люди и эльфы спасались от холода весенней ночи.
— Лорд Элвитиль!? — позвал он.
Тряпье на полу зашевелилось, как могильная земля, разрываемая изнутри мертвецом, послышался звон цепей, и в свете факелов сверкнули несколько пар затравленных людских глаз. Шагая среди шевелящихся тел и заглядывая в лица, Берен звал:
— Где ты, лорд Элвитиль? Ты жив еще?
— Кто зовет меня? — послышался голос из дальнего конца. — Не ты ли, Берен, сын Барахира? Зачем ты пришел?
— За тобой, — Берен зашагал на голос. — За всеми вами. Рубите бревно, ребята.
Всех узников на ночь приковывали к одному бревну, пропуская длинную цепь через их ножные кандалы и несколько раз прикрепляя к вбитым в бревно штырям.
— Свобода, фэррим! — орали стрелки, расколачивая бревно и цепь топорами. — Свобода!
Берен сам сбил оковы с Элвитиля, попутно рассказывая ему все, что произошло за последнее время.
Элвитиль, как и большинство нолдор, и в рабстве сохранил достоинство, присущее Старшим Детям Эру. Хотя его темные, слегка вьющиеся волосы были коротко обрезаны, а худые плечи покрыты дерюгой, глаза его сияли все тем же ровным светом. Освобожденные нолдор в первую очередь собрали себе оружие охранников и хорошую обувь, и только потом присоединились к тем, кто начал недолгий, но буйный праздник освобождения. Берен зашвырнул взятый у Эрвега меч в шахту, а себе взял меч охранника — похуже, но без черных заклятий на клинке. Взломали камору с припасами и выгребли все, кроме норпейха: его Берен велел вылить на землю, и никто не осмелился ослушаться. Над рудником до утра стоял винный дух, но пили только эль, и только разбавленный: почти всем хотелось драться. Хотя Гили, рассмотрев рудничных, усомнился в том, что они много навоюют. Даже эльфы, которых здесь было десятка четыре (а способных к бою — и того меньше) выглядели усталыми и примученными, а уж люди — и вовсе одни мослы. Если бы не стрелки, тут же взявшие под охрану склад с пищей, они бы сначала передрались, потом объелись до хвори и перепились до полусмерти. Но Берен отдал раздачу еды стрелкам и эльфам, и рудничные, хоть и недолго, и глухо, но какое-то время ворчали, хотя ни один стрелок и ни один эльф не приступили к пище, пока не оделили ею каждого из рудничных — даже тех, кто уже не мог подняться со своей подстилки, и о ком забыли их товарищи.
Гили, ходил по баракам, вкладывал сухари в тощие, черные руки с изъязвленными запястьями, но старался не смотреть рудничным в глаза. Ему было и мерзко и страшно — неужто можно довести человека до такого? И ведь в охране были не одни орки, люди тоже. Такие же, как эдайн. Почему же так получается, почему эльфы могут сохранять в заключении, в рабстве, этот внутренний свет, а люди — далеко не все; один на сотню, и то будет хорошо? Разве можно так бросать своего товарища? И что теперь делать с ними со всеми?
— Треть их здесь оставим, — услышал он краем уха рассуждение Берена — тот собрал вождей возле одного из костров. — Самых слабых, которые могут идти — но недалеко. Кто не угонится за нами, пусть здесь заботится о больных и лежачих. Еды и эля тоже оставим, чтобы они могли отлежаться и окрепнуть. Пошлем сюда баб из тех деревень, где будем проходить. Больше сделать все равно не успеем и не сможем…
Берен, Элвитиль, Риан и Леод провели всю оставшуюся ночь в разговоре. А Гили вместе с одним из антаров Фин-Риана — в дороге, из которой вернулись лишь под утро, почти загнав коней и устав смертельно. Берен забрал у Гили тяжелый и круглый сверток и показал им на воз, где можно было лечь и поспать.
Проснулся Руско за полдень, и совсем не там, где засыпал. Рудник остался позади, на зеленой скатерти долины далеко внизу продолговатым серебряным блюдом лежало озеро Аэлуин, а воз катился по дороге вдоль реки, влекомый двумя волами.
Гили сел. На миг ему показалось, что он тоже плывет по реке — пестрой, бурной и шумливой людской реке, состоящей из горцев разных кланов, рудничных рабов и стрелков. Эта река катилась вверх по течению другой реки, по обрыву над ней, и перекрывала ее шум, гомон горного потока в пору таяния снегов.
— Куда мы едем? — спросил Гили, продрав глаза.
— Это ты едешь, лентяюга, а мы идем! — отозвался поселянин в двух свитах, надетых одна поверх другой — видимо с тем расчетом, чтобы целые места на верхней прикрывали дыры на нижней и наоборот. Через плечо у поселянина был диргол в цвета Рованов.
— Здоров, Руско! — крикнул откуда-то сзади Рандир. Растолкав народ, он пробился к возу. — Только что миновали Бешеный Брод, а теперь идем к Божьей Мельнице.
— Какой? — не понял Гили.
— К Божьей, — пояснил оборванец. — До войны Мэрдиган-предатель хотел, чтобы боги ему тут жернова крутили, и построил запруду.
— Большое дело будет, Руско, — оскалил зубы Фин-Рован. — Большое дело…
* * *
Тяжесть и холод Палантира были последним телесным чувством, когда Берен погрузился в его ровное, молочно-белое сияние. Мысленно он призвал в память издавна знакомую дорогу — мимо Кэллагана, вдоль Ладроса. Сосредоточился.
