– Мы добились для себя свободы, справедливости и равенства, – продолжал Уисс, обретя былую самоуверенность и забыв о страхах. – Мы завоевали их дорогой ценой, так неужели откажемся их защищать? Ибо Революция еще не завершилась, собратья, и победа еще не одержана. И не будет одержана окончательно, пока среди нас остаются предатели, втайне замышляющие нашу гибель. Имя врагам Свободы – легион. Они упорны и неутомимы в достижении своей цели – обратить нас в прежнее рабство. Избавить нашу только что возникшую Республику от этих ядовитых тварей – дело мучительное, долгое, даже противное, но едва ли жестокое. Это не более чем кровопускание, к которому прибегает врач, дабы вернуть больному здоровье.
Он уловил колебание толпы, ее неуверенность. Сейчас он этим воспользуется, чтобы окончательно сбить ее с толку…
Но он не успел – настолько резко вдруг все изменилось. Воздух пошел рябью, золотистые огни фонарей расплылись, и Уисс ощутил знакомое тошнотворное головокружение, верный признак того, что отец навел свои чары. Странно: всего за минуту до этого, обращаясь к толпе, он и думать забыл о Хорле. Увлекшись, он мыслил, говорил и действовал так, словно все зависело лишь от него самого и отпущенных ему природой способностей. Он и в самом деле верил, что одержит победу собственными усилиями. Впрочем, неважно. Вмешательство Хорла только поддержит его.
Головокружение прошло. Уисс моргнул и снова все ясно увидел. Он отметил взрывоопасную многоцветную ауру настроений толпы – не совсем то, чего он ожидал, но это не имело значения. Главное – он видел эту ауру и мог на нее воздействовать.
– Пришло время сотрудничества и единения, время всем нам встать плечом к плечу… – начал Уисс и замолк, пораженный. С аурой происходило что-то непонятное. Он был уверен, что теперь-то народ, покорный его голосу, начнет успокаиваться и приходить к единодушию. Как бы не так! Над площадью пробежали черные облака замешательства, сгущаясь в тяжелые тучи подозрительности, в которых поблескивали молнии отвращения.
Отвращения?
Вот именно – отвращения.
Значит, им допущена тактическая ошибка. Срочно сменить интонацию! Такое иногда бывает.
– Муки осужденных предателей многократно оплаканы, – продолжал Уисс. – Но кто прольет слезу по страданиям истинных патриотов? Кто возвысит свой голос в защиту Республики? Кто сбережет нашу свободу, которой угрожает гибель?
Подозрительность толпы сгустилась. Отвращение перешло в накал бешеной ненависти. Негодующий гул. Опасность.
Уисс растерялся, отказываясь верить собственным глазам. Он полностью утратил связь с толпой, чье настроение всегда прекрасно чувствовал и умел им управлять. Гнев и враждебность народа нарастали с каждым мигом. Грозовые зарницы надвигающегося бунта тут и там вспыхивали во дворе «Гробницы». Слова, призванные отвратить бурю, казалось, ее приближают. Почему? Каким образом? Но он найдет их – эти единственно верные слова, – как находил всегда.
– Я с радостью отдам жизнь за свободу! – выкрикнул Уисс. – И разве все вы не готовы пожертвовать собой? Так можно ли осуждать неизбежные казни предателей, если патриоты готовы принять смерть в любую минуту?
Он обвел глазами площадь и увидел сплошную бурлящую ненависть. Невероятно. Он утратил власть над толпой. Дракон, этот многоглавый зверь, оживал самым чудовищным образом; на сей раз кошмар начал сбываться, и Уисс не мог этому помешать. Невероятно.
Он воздел раскинутые руки – испытанный жест.
– Разве мы не едины в любви к вонарской свободе? – возопил он. Уж этот-то зов должен был подействовать.
Нет. Горожанам следовало бы заорать в ответ – они молчали. Свинцовый туман вспарывали яркие вспышки уродливой накаленной ненависти. Лица стоявших внизу искажала гримаса отвращения.
Невероятно. Неужели они его не услышали? Такое впечатление, будто до их ушей доходили не его слова, а какое-то непотребство пополам с тарабарщиной. И видели они не его, а кого-то другого; иначе откуда в их глазах столько злого презрения, словно перед ними некое диковинное, отталкивающего вида чудовище? Восприятие толпы было явно искажено: его, настоящего Уисса, она не видела.
Эти лица… маски смерти во мраке…
И тогда Уисс понял, что его предали. Глаза его вылезли из орбит, он резко обернулся к отцу.
Хорл стоял, распрямив плечи, и в упор встретил этот ужасный взгляд.
– Да, Уисс, – произнес он.
– Отец…
Полетевший из толпы камень угодил Уиссу между лопаток. Он вскрикнул от боли и отскочил к двери. За первым камнем последовал второй, третий, десятки, дюжины – метили в Защитника и его отца. Хорл не пытался спастись – он даже не поднял рук, чтобы защитить голову. Просвистевший булыжник поразил его в висок, и Хорл упал бездыханный. Уиссу было отказано в мгновенной смерти. Он втянул голову в плечи и бросился к двери, но дверь перед ним закрыли. Тогда он, срываясь на визг, приказал народогвардейцам стрелять по толпе. Солдаты как выстроились на лестнице, так и остались стоять; ни один не исполнил приказа. Они смотрели на него с тем же презрительно-гадливым выражением, что и горожане.
А камни летели. Бывший Защитник метался по крыльцу, приседал, увертывался, кидался из стороны в сторону как безумный – все тщетно, все лишь на потеху безжалостной толпе. Когда он под градом камней рухнул наконец на колени и пригнулся, уткнувшись головою в гранит, народогвардейцы своими подкованными башмаками столкнули его с крыльца. Уисс Валёр скатился к подножию лестницы. Толпа хлынула к распростертому телу, как ни пытался Шорви Нирьен ее остановить и урезонить.
Все потонуло в оглушительном реве тысячеглавого зверя.
Полтора месяца просидела Элистэ прикованная к постели раненого Кинца, поэтому о событиях, происходивших в Шеррине после смерти Уисса Валёра, узнавала из вторых рук. У нее не вызвало особого интереса то, что Конституционный Конгресс, изрядно поредевший из-за чисток, казней, арестов и бегства многочисленных депутатов, был преобразован во Временную Конституционную Ассамблею, а Шорви Нирьен избран ее Председателем. Куда более Элистэ затронуло полное и безоговорочное крушение экспроприационизма. Террор прекратился чуть ли не в одночасье. Народный Трибунал закрыли. Народный Авангард расформировали. Государственных преступников выпустили на свободу, их камеры в «Гробнице» заняли бывшие заправилы из Комитета Народного Благоденствия. То немногое, что осталось от тела Уисса Валёра, положили вместо гроба в ободранное свинцовое чрево Кокотты и похоронили в безымянной могиле. Сестер-Чувствительниц Кокотты – Заза, Нану и Буметту, невзирая на то, что они были творениями редчайшими и бесценными, растерзали буйные толпы: детали механизмов растащили бесчисленные метельщики, фонарщики и досужие охотники за сувенирами. Гнид Нану выслеживали и уничтожали с таким рвением, что в городе, как полагали, не осталось ни единой золотистой твари.
