Провожатый вывел Моислава к маленькому озерцу, искрившемуся ледком под яркими лучами солнца. По ту сторону перламутрово возвышалась гора, сплошь заросшая жёлтыми деревьями. На берегу озера выстроилась длинная шеренга деревянных болванов с серебряными блюдами на лицах. Чресла их были перевязаны цветастыми поясами, с которых свешивались золотые, серебряные и медные фигурки зверей и птиц. На головах красовались черепа лосей и медведей, а у ног стояли большие железные подносы, заполненные костями, монетами и землёй. Напротив каждого болвана, шагах в десяти, на высоких сваях торчали самъяхи - священные лабазы с иттармами, облачёнными в разноцветные яги[47]. Повсюду струились бесчисленные ручьи, с весёлым журчанием втекавшие в озерцо. Из леса за путниками наблюдали пушистые белые зайцы. Где-то далеко впереди слышался собачий лай. Человечек прибавил ходу, и Моислав перешёл на бег. Он всматривался в серебряно-золотую гору, громоздившуюся над озером, и приходил в волнение.
- Неужто вилина гора[48]? - спросил он, не веря собственным глазам.
- Она самая, - ответил провожатый.
Моислав видел цель, которой не чаял достичь, и это зрелище глубоко восхищало его. "Вот он, источник ведовского могущества! - с упоением думал он. - Вот она, альфа и омега всего сущего. Первородные стихии, властвовавшие на земле и в небе, ушли сюда, на окраину света, спасаясь от новых богов, и я, новгородец Моислав, избран, чтобы прильнуть к ним и постичь мудрость тысячелетий. Не диво ли это?". Словно откликаясь на его мысли, в небе появился Див - львиноголовый орёл, вещающий волю богов. Он закружил в облаках, чертя стремительную тень по ледяным водам озера, а затем, усевшись на верхушку далекой сосны, уставился куда-то вдаль круглыми глазами. А впереди, у самого подножия горы, показался высокий частокол с насаженными на него черепами медведей, волков, коз и лосей. Над частоколом виднелась крыша огромного самъяха с коньком и деревянным солнцем под ним. Перед оградой бегали крупные собакоголовые птицы и неумолчно брехали на пришельцев. "Семарглы", - узнал их Моислав. Вот они - верные слуги Лады, радетели за урожай, покровители семян и растений. А ещё - насылатели недорода, ежели надо кого покарать.
- А ну кыш, - грозно прикрикнул на них провожатый. - Кыш, говорю! Пошли прочь...
Он замахал на семарглов руками, застучал лыжами по снегу, нимало не боясь огромных псов. Затем, разогнав крылатых тварей, ловко скинул лыжи и обернулся к Моиславу.
- Нам сюда. Трепещи, смертный! Сейчас ты предстанешь пред светлые очи великой богини! - Ядрей шмыгнул носом и, вытерев сопли, вздохнул. - Вот так и живём...
Див на сосне расправил крылья и издал оглушительный рык, отчего все зайцы, наблюдавшие за Моиславом, мгновенно попрятались за деревьями. Бельмастый, приподнявшись на цыпочки, хотел было открыть калитку, но та вдруг распахнулась, и в проёме входа возникла беременная женщина в платке, с длинными рукавами, собранными на запястьях в пышные оборки.
- Милости просим, гости дорогие, - раскрыла она объятия.
Моислав открыл глаза, поводил зрачками туда-сюда, спросил слабым голосом:
- Где я?
Сбоку что-то зашуршало, над ним нависло лицо челядина из свиты Сбыслава Волосовица.
- Очнулся, сердешный? Есть хочешь? Или до ветру тебя сводить?
- Где я? - повторил Моислав.
Голова у него горела, в горле словно застряли ножи. Откуда-то доносились человеческие голоса и хруст снега.
- В стане, где ж ещё! - ответили ему. - Едва выходили тебя. Думали, не жилец уже.
Попович глубоко вздохнул и закашлялся. Челядин обхватил его за плечи, посадил, затем, отойдя к очагу, вернулся с кружкой, в которой дымился отвар.
- Вот, хлебни-ка.
Втянул носом странный запах, Моислав осторожно отпил.
- Неча было по лесам шастать, - наставительно промолвил челядин. Был он кряжистый, низкорослый, с широкой тёмной бородой и обветренным лицом. - Чудом отыскали тебя. Совсем уж было замёрз. Да ещё одёжу всю скинул. Руки что ль на себя наложить хотел?
- Чудные вещи я видел, - сипло отозвался Моислав.
Он сидел на полу, устланном старыми шкурами. Голова его кружилась, в ушах свистело, тело дышало потом. Непроизвольным движением Моислав попытался стянуть с себя рубаху, но смерд схватил его за руку.
- Не сымай. С жаром из тебя болезнь выходит.
Попович окинул взором чум. Над входом, вставленное в разрез меж двух сучьев, высилось большое деревянное распятие. Возле стены стояла икона Богоматери с горящей лампадкой. Там же стопкой лежали две книги в толстых кожаных переплётах. Посередине над горящим очагом в котелке булькала коричневатая жидкость. По кругу, прислонённые к перекладинам, стояли копья и рогатины, а под потолком, зацепленные за ошкуренные толстые ветки, висели колчаны со стрелами и луки. Чуть поодаль вдоль стены выстроились топоры, рядом лежали кучей мечи в ножнах, сулицы и шестопёры. Чум был небольшой, человек на пять, но сейчас в нём не было никого, кроме челядина и Моислава.
- Выходит, сон это был, - разочарованно обронил попович, потерев лоб. - Наваждение...
- О чём ты, господине?
- О видении.
И тут же, будто услыхав эти слова, в чум ступил отец Иванко. Пророкотал важно:
- Странные ты речи вёл, пока лежал в беспамятстве. Такие словеса молвил, что и повторить боюсь. Не хочешь ли исповедаться слуге Божьему? Может, прельщение бесовское проникло в тебя? Может, сатана злодействует? Говори как на духу.
Моислав поднял на него тяжёлый взор. Перед глазами у него стоял туман, руки дрожали от слабости.
- Привиделось мне, батюшка, что явился в лесу один чудин. И был он ростом мал и очами слеп, но зрил всё ясно и говорил ладно...
К чему утаивать видение от попа? Сил не было препираться, а сон его был столь ярок, что хотелось кому-нибудь излить душу. Пусть даже и лютому врагу своему. Отец Иванко, присев к очагу, молча выслушал поповича, затряс бородкой от гнева.
- Воистину черти захомутали тебя, Моиславе. Тут обычной молитвой не обойдёшься. Надо по полной взяться. - Он поднялся, схватил нательное распятие, осенил поповича крестным знамением. - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа... Как выздоровеешь, будешь читать "Отче наш" и бить поклоны поутру и на закате. А с чертями твоими подумаем, как поступить. Может, изгонять придётся. - Священник вышел, оставив Моислава в печальных мыслях.
"Неужто и впрямь виденное мною - лишь соблазн и дьявольское наущение? - смятённо думал он. - Вилины горы, и Див, и семарглы - неужто всё было только грёзой, насланной нечистым, чтобы обольстить меня? Не верю! Не могу поверить!".
А отец Иванко уже шагал к воеводе. Ядрей строгал рукоять для ножа. Увидев вошедшего попа, досадливо поджал губы.
- Чего тебе, отче?
- Хворый-то наш в себя пришёл, поганые речи ведёт, - каркнул отец Иванко, весь исходя бешенством.
- Что ещё за речи? - устало спросил воевода, откладывая работу. Батюшка с его христианским рвением надоел ему хуже горькой редьки.
- Говорит, с бесами в лесу встречался, берегинь и навий видел, с проклятой бабой югорской беседовал.
- Да ну? - усмехнулся Ядрей. - А на лебедях он к Солнцу не летал?
- Тебе-то всё хаханьки, а я вот вижу, что орудует здесь лембой. Пока мы тут сидим, в снегах утопаем, ведуны-то здешние порчу на нас наводят, бесами травят.
- Что ж ты, батюшка, предлагаешь? На приступ что ли пойти?
- А хотя бы и на приступ! Всё одно лучше, чем здесь вшей кормить.
- Не лучше. Пока мы здесь сидим, князя югорского взаперти держим, зырянин наш младших князьков под Буслаев меч подводит, вылузгивает их как семечки из шишки. А ежели сейчас на эту крепостцу очертя голову ринемся, всё прахом пойдёт. Только людей зря положим.
Священник скрежетнул зубами, прошив Ядрея неукротимым взором.
- Что ж ты, воевода, раньше-то об этом не подумал, когда зырянин тебе словеса коварные плёл? Или тоже поддался растлению сатанинскому?
- Ты, отец Иван - поп, вот и занимайся своим поповским делом, а в мои дела нос свой не суй. Ты в своём ремесле смыслишь, я - в своём. Крепостцу эту брать несподручно: воев у нас мало. Мы ж здесь как медведь в волчьем логове: крутимся, рычим, а нос наружу не кажем, потому как гибель это верная. Пермяка нашего ты тоже не трожь - кабы не он, сложили бы мы давно свои головушки. Он на югорцев обиду большую держит, оттого и служит нам. Радоваться надо, а ты всё коварство выискиваешь.
Священник медленно опустился на шкуры, погладил бородёнку.
