Священник медленно опустился на шкуры, погладил бородёнку.
- Тревожно мне, воевода. За людей боюсь. За веру христианскую.
- И за себя, - буркнул Ядрей.
- И за себя, - согласился поп. - Ежели бесовская мощь одолеет, я первым под топор пойду.
- Да с чего ей одолеть-то? Югорцы у нас вот где, - показал воевода кулак. - А окромя них, кому ещё тут бесам-то кланяться?
- Наши тоже нестойкие. Днём-то они все - христиане, а по ночам водяным да лешим молитвы возносят, обереги целуют.
- Да что ж с того? Будто в Новгороде иначе.
Отец Иванко мельком взглянул на воеводу и как-то сразу сжался.
- Вот и ты уже поддался искушению, - тихо заметил он. - В Новгороде-то чай батюшке такого в глаза не сказал бы.
- Что верно, то верно, - признался Ядрей. - В походе оно как-то иначе всё выглядит. Проще.
- Ратники-то наши уже в чумах болванчиков себе ставят. Прямо как язычники.
- Не болтай, - отмахнулся Ядрей.
- Сам видел. Под рухлядью[49] прячут.
- Вороги кругом, вот народ и пугается. На одного Христа надёжи мало.
- Сегодня они домовому требы приносят, а завтра тебя самого на пожрание Перуну отдадут.
- Понесло кликушу, - с отвращением промолвил Ядрей.
- Сам говоришь, народ ворогов страшится. Чем дольше будут люди без дела маяться, тем сильнее страх в них пребудет. Потому и остерегаю тебя.
- Да что ж ты от меня хочешь? Приступ тебе устроить? Не будет этого. Я ещё ума не лишился, чтобы две сотни ратников на убой бросать. Вот Буслай вернётся, тогда и поговорим.
- Освятить тут надо всё. И бесов из Моислава изгнать. А то вижу - одержимый он.
- Так освящай! Изгоняй! Делай что хочешь, только в мои дела не лезь. - Воевода схватил отложенную было недоделку, принялся с остервенением отсекать от неё ножом короткие щепы.
Священник, довольный, поднялся, бросил взгляд на деревяшку и не без яда заметил:
- А рукоять-то у тебя на божка Дива шибко смахивает. Не к добру это, воевода!
Затем повернулся и вышел наружу.
Унху ступил через порог шаманского жилища и, дрогнув ноздрями от резких запахов, подступил к столу, на котором стояло исцарапанное югорскими пасами серебряное блюдо с вычеканенным на нём грифоном и симургами, охранявшими Мировое Древо. Кинув на блюдо несколько монет, кан тяжело опустился на топчан и подпёр лоб рукой.
- Я вижу, ты грустен, - сказал стоявший перед ним Кулькатли. - Что тебя гложет?
- Будто не догадываешься, - откликнулся вождь.
Пам тонко улыбнулся, присел рядом с ним.
- Ты сам хотел этой судьбы.
- Неправда! Если бы боги благоприятствовали мне, я бы уже давно побил русичей.
- Не надо винить богов в собственных промахах. Не боги заставили тебя убить Аптю, а твоя гордость.
Кан покосился на шамана.
- Ты слишком многое себе позволяешь, Кулькатли. Видно, мои неудачи сделали тебя дерзким. Но берегись: пока ещё ты в моих руках, я могу покарать тебя.
- Думаешь, это вернёт тебе силу и расположение духов?
Унху ещё раз покосился на шамана и процедил:
- Может, боги отвернулись от меня по твоему нерадению? Может, мне стоит отдать тебя на их суд?
Кулькатли дрогнул лицом.
- Чего же ты хочешь от меня, кан? - спросил он, опуская глаза.
- Я хочу, чтобы ты ещё раз обратился к бессмертным. Почему они не помогают мне? Где Олоко? Где Юзор? Где прочие хонтуи? Почему не идут? Неужто замыслили бросить меня? Я хочу знать это.
- Я спрошу об этом духов.
- И спроси ещё вот что: должен ли я напасть на новгородцев или мне следует сидеть в осаде? Русичей не так много, и с божьей помощью я смог бы одолеть их в битве... - Унху поднялся, в ярости ударил кулаками по потолочной балке. - Но где же хонтуи? Сколько можно их ждать!
- А разве ты долго ждёшь? - спокойно отозвался шаман. - Русичи топчутся под стенами твоего города не больше месяца. Дай времени сделать свою работу. Скоро они устанут ютиться по чумам и кипятить снег, и затоскуют по дому. Русичи страшны в открытой рубке, но их тела изнежены деревянными жилищами и мягкой погодой. Они не привыкли долго жить на морозе. Тебе надо подождать, пока их пыл улетучится, и мысли наполнятся мыслями о жёнах и детях.
- А если прежде этого срока они пойдут на приступ?
- Не пойдут. Если бы собирались, давно бы сделали это.
- Кто знает, что у них на уме. Быть может, как раз сейчас они договариваются с хонтуями, чтобы погубить меня. Каждый мечтает стать каном. И многие думают, что они более достойны, чем я.
- Мало чести - принять канскую тамгу из рук новгородцев, - возразил пам. - Истинный кан - тот, кто своими подвигами заслужил её. Едва ли хонтуи захотят довериться русичам после истребления людей Апти. Молва о жестокости пришельцев облетела всю Югру.
- И наполнила страхом робкие сердца. Возможно, русичи рассчитывали потрясти всех своей жестокостью, чтобы лишить нас сил для борьбы.
- Тогда тебе довелось править на редкость малодушным народом. И никакие духи ему не помогут.
- Провалиться тебе с твоей мудростью, - злобно бросил Унху. Он поднялся и направился к двери. Но у самого выхода обернулся. - Когда ты будешь готов обратиться к духам?
- Дело ответственное, - задумчиво произнёс пам. - Дня через два.
- Хорошо. Через два дня, - подвёл итог Унху и вышел на улицу.
- Нечистый и растлевающий, изыди! - возгласил отец Иванко. - Грязный, хвостатый и волосатый, изыди! Рогатый и копытоногий, изыди! Князь тьмы, изгнанный Господом из ангельского войска, изыди! Покинь этого человека, перестань мучить его! Тебе велю я, повелитель зла! Прочь, прочь! Оставь тело несчастного, что в минуту слабости восприял тебя! Убирайся обратно в ад и не искушай более род людской! Я беру тебя за хвост, я беру тебя за рог, я беру тебя за копыто и выкидываю прочь из тела раба Божьего Моисея, сына Елисеева. - Священник схватил за плечи сидевшего к нему лицом поповича и, встряхнув как следует, махнул руками в сторону, как будто отшвыривал от себя нечто невидимое. Не умолкая ни на мгновение, он снова и снова повторял это движение, а рассевшиеся вдоль стен бояре, воевода и житьи люди не отрываясь следили за ним.
Моиславу было нехорошо. Он хотел спать, ослабевшее от болезни тело его дрожало, а наплывающие сновидения мешались с воплями священника. Сидя возле костра, он понуро глядел вниз и шептал вызубренную в детстве молитву. Пусть это не приносило ему облегчения, но позволяло хотя бы удержать вместе разбегающиеся мысли.
А отец Иванко распалялся: махал руками, взывал к Всевышнему и святым, хватался за наперсный крест и тряс несчастного Моислава, словно пытался вытряхнуть из него всех бесов.
- Целуй! - совал он поповичу под нос медное распятие. - Целуй крепко!
Моислав прикасался губами к кресту, а поп не унимался:
- Ещё целуй! Ещё! Много, много чертей в тебе. Одним поцелуем всех не выскребешь.
Затем подбегал к сложенным в углу книгам Священного Писания, читал оттуда наугад и тоже заставлял поповича целовать их.
- Всех херувимов и серафимов призываю: придите, споспешествуйте мне! Ибо ныне, сейчас творится битва с диаволом! Накройте своей благодетельной сенью стан воинства Христова, отгоните нечисть, что роем кружится вокруг него, станьте в обороне истинной веры и имени Божьего!
Поповичу стало совсем нехорошо. Перед глазами у него всё плыло, сердце билось часто-часто, а лицо покрылось потом. Он повалился на шкуры и громко застонал.
- Вот она, мощь диавольская выходит! - возликовал отец Иван. - Прочь все бесы и демоны, прочь соблазны и искусы, прочь чертенята, прочь упыри и оборотни, прочь!
- В-вижу свет белый, - заговорил вдруг Моислав, весь затрясшись как в лихорадке. - Се Дажьбог нисходит, радость людям несёт и горе проклятой нежити. Вижу Хорса воссиянного на небе, а пред ним - Дива с крылами. Уже, уже пророчат они гибель всем поправшим древних богов. Перун с молнией грядёт, колесницей правит, смерть предавшим его сулит. Защити, отец Перун, бог Владимиров и Святославов! Порази молнией тех, кто отверг тебя! Уже, уже слышу лай семарглов, бьют они крылами и рвут постромки. Скоро, скоро придёт расплата!
Отец Иван застыл в изумлении, а потом торжествующе взревел:
- Слышите ли глас диавольский? Крепко уцепился сатана, в утробе засел, огрызается.
Он схватил стоявшую возле костра медную корчагу, накидал туда ложкой углей и принялся окуривать всё дымом, приговаривая:
