Вместо этого, я потянулся там, где стоял, и замер с запрокинутыми над головой руками. Мой взгляд остановился на мече Верити над каминной полкой. Его сделала Ходд, лучший оружейник, которого знал Баккип. Она погибла, защищая короля Верити. А затем Верити отказался от человеческой жизни ради своего народа, войдя в дракона, созданного им. Теперь он спал в камне, навсегда для меня потерянный. Внезапная боль потери была почти физической. Неожиданно я ощутил потребность уйти из этого места. Слишком многое в этих стенах связывало меня с прошлым. Я позволил себе еще один раз окинуть взглядом комнату. Да. Вот где я храню все мое прошлое и противоречивые эмоции, порожденные во мне. Вот откуда я пришел, чтобы попытаться разобраться в моей истории. И все это я мог оставить здесь, заперев дверь, и вернуться к своей жизни с Молли.
И впервые ко мне пришел вопрос: почему? Почему я собирал это здесь, подражая старым комнатам Чейда в Баккипе, и почему я пришел сюда, один, без сна, и пребывал среди трагедий и катастроф, которых уже не исправишь? Почему бы мне не оставить эту комнату, не закрыть за собой дверь и никогда сюда не возвращаться? Я почувствовал укол вины, и вытащил клинок, чтобы рассмотреть его. Почему? Почему мой долг — помнить тех, кого я потерял, и снова оплакивать их? Я так упорно боролся за свою собственную жизнь, и я победил. Она была моей, она была в моих руках. Здесь, где я стоял, валялись пыльные свитки, испорченные перья и напоминания о прошлом, а наверху — теплая женщина, любящая меня, спала в одиночестве.
Мой взгляд упал на последний подарок Шута. Трехлицый камень памяти отдыхал на каминной полке. Всякий раз, когда я отрывался от работы за письменным столом, взгляд Шута встречался с моим. Я бросил вызов себе и медленно поднял его. Я не брал его в руки с того самого Зимнего праздника три года назад, когда услышал вопль. Теперь я бережно сжал его и всмотрелся в резные глаза. Дрожь страха пронзила меня, но я приставил большой палец к его лбу. Я «услышал» слова, которые он неизменно говорил мне. «Мне всегда не хватало мудрости». Вот и все. Именно эта прощальная речь, его голосом. Исцеление и облегчение в то же мгновение. Я осторожно положил камень обратно на полку.
И подошел к одному из двух высоких узких окон. Я отодвинул тяжелую портьеру и посмотрел вниз на сад. Скромный пейзаж, подходящий для комнаты писца, но все же прекрасный: луна, бледно-жемчужные кружева листьев и бутонов растущих трав. Бело-галечные дорожки бежали между клумб, собирая свет. Я поднял глаза и посмотрел вдаль. За большой усадьбой Ивового леса раскинулись луга, а дальше — покрытые лесом склоны гор.
В эту прекрасную летнюю ночь овец оставили на пастбище в тихой долине, и они выглядели большими кляксами с вкраплениями групп подросших ягнят между ними. Надо всем этим в черном небе, блестели звезды как другое рассыпанное стадо. Я не мог видеть ни виноградники на холмах за овечьим пастбищем, ни Ивовую реку, которая, изгибаясь, вливалась в реку Бакк. Называли ее рекой больше из тщеславия, в большинстве мест лошадь могла легко прошлепать через нее, но все же она никогда не пересыхала летом. Ее щедрость и шумный поток обеспечивали изобилие маленькой долине. Ивовый лес был спокойным и благородным угодьем. Местом, способным укротить даже убийцу. Может, я и уверял Чейда, что должен пойти в город, чтобы обсудить цены на шерсть, но на самом деле он был прав. Старый пастух Лин и три его сына очень терпеливо доверяли мне; я многому научился у них, но настойчиво требовал своего присутствия на сделке с покупателем в основном для своей собственной гордости. Лин с сыновьями будут сопровождать меня, и хотя мое рукопожатие скрепит любой достигнутый нами договор, кивок Лина подскажет мне, когда я должен протянуть руку.
У меня отличная жизнь. Когда тоска овладевала мной, я знал, что это не что-то из моей сегодняшней жизни, но всего лишь мрак прошлого. И эти темные сожаления были только воспоминаниями, не способными причинить боль. Я подумал об этом и внезапно зевнул. Теперь можно и поспать.
Я отпустил портьеру и чихнул от поднятого ею облака пыли. Действительно, комнате требуется хорошая уборка. Но не сегодня. Может быть даже вообще не ночью. Может быть, я хотел бы оставить все, закрыть эту дверь и позволить прошлому самому заботиться о себе. Я поиграл с этой идеей, как некоторые мужчины играют с честолюбивым желанием бросить пить. Было бы отлично. Для меня и Молли. Я знал, что не сделаю этого, и не мог сказать, почему. Неторопливо я пригасил оставшиеся свечи. Когда-нибудь, пообещал я себе, и знал, что солгал.
Когда я закрыл дверь, прохладная тьма коридора поглотила меня. Пол был холодный. Рассеянный ветерок бродил по коридорам. Я вздохнул. Ивовый лес был беспорядочным местом, требующим постоянного присмотра и ремонта. Всегда были дела, занимавшие время арендатора Баджерлока. Я улыбнулся про себя. Что, мне хочется, чтобы полночный вызов Чейда оказался приказом кого-то убить? Лучше завтра посоветоваться с Рэвелом о ремонте забитого дымохода в гостиной.
Быстро и бесшумно я прошел сквозь спящий дом. Подойдя к спальне, я тихо открыл дверь и так же беззвучно прикрыл ее за собой. Мой халат снова упал на пол, а я скользнул под одеяла. Теплое тело и сладкий запах Молли манили меня. Я поежился, согреваясь и стараясь не разбудить ее. Вместо этого она повернулась ко мне лицом и обняла меня. Ее маленькие теплые ножки уперлись в мои ледяные, она прижалась головой к моей груди.
— Я не хотел тебя будить, — прошептала я.
— Ты и не разбудил. Я проснулась, а тебя нет. Я ждала тебя.
Она говорила тихо, но не шепотом.
— Извини, — сказал я. Она ждала. — Я разговаривал с Чейдом.
Ее вздох я не услышал, но почувствовал.
— Все хорошо? — спросила она тихо.
— Все в порядке, — заверил я ее. — Просто бессонный старик ищет хоть какой-то компании.
— Мм… — согласно промурчала она. — Я отлично его понимаю. Я тоже уже не сплю так, как в молодости.
— И я. Мы все становимся старше.
Она вздохнула и прильнула ко мне. Я обнял ее и закрыл глаза.
Она мягко откашлялась.
— Пока ты не спишь… если ты не слишком устал…
Она недвусмысленно прильнула ко мне, и, как всегда, у меня перехватило горло. Я улыбнулся в темноте. Это была моя прежняя Молли. В последнее время она была так задумчива и тиха, что я боялся, что чем-то обидел ее. Но когда я спрашивал, она только качала головой, опуская глаза и улыбаясь своим мыслям.
— Я еще не готова тебе сказать, — дразнила она меня.
Сегодня днем я вошел в комнату, где она обрабатывала мед и делала свечи для дома. Я застал ее задумавшейся. Длинный конус воска свисал у нее меж пальцев, а сама она смотрела куда-то вдаль.
Она снова откашлялась, и я понял, что замечтался. Я поцеловал ее шею, и она издала звук, похожий на мурлыканье.
Я прижал ее к себе.
— Я совершенно не устал. И я надеюсь, никогда не буду слишком старым.
И какое-то время в этой комнате, мы были молоды, как когда-то, только с опытом и без неловкости и колебаний. Я когда-то знал менестреля, который хвастался, что имел тысячу женщин по одному разу. Он никогда не узнал то, что открылось мне: что можно тысячу раз наслаждаться одной женщиной, и каждый раз находить в ней иное, высшее наслаждение. Теперь я понимал, что блестело в глазах старых пар, когда они смотрели друг на друга через комнату. Не раз я встречал взгляд Молли на многолюдных семейных приемах, и по изгибу ее губ и касанию пальцев знал, что она имеет ввиду, когда мы останемся одни. Моя близость с ней была более мощным любовным эликсиром, чем зелья, которые продают ведьмы на рынке.
Простой и хорошей была наша любовь. Совершенной. А после ее волосы рассыпались по моей груди, прижались две теплые точки. Я дремал, горячий и удовлетворенный. Щекоча дыханием мое ухо, она прошептала:
— Любовь моя?
— Хм?
— У нас будет ребенок.
Я распахнул глаза. Не с радостью, которую когда-то надеялся почувствовать, но с испугом. Я сделал три медленных вдоха, пытаясь найти слова, пытаясь найти мысли. Я чувствовал, будто шагнул из теплых прибрежных волн реки в холодное глубокое течение. Упал и тону. Я молчал.
— Ты не спишь? — настойчиво спросила она.
— Нет. А ты? Ты говоришь о своем сне, дорогая? — я подумал, что она уснула и, быть может, вспомнила другого человека и другое время, когда она прошептала эти судьбоносные слова, и они были правдой.
— Я не спала, — и, слегка раздражаясь, она добавила: — Ты слышал, что я тебе сказала?
— Я слышал, — я придал голосу твердость. — Молли. Ты же знаешь, что этого не может быть. Ты сама сказала мне, что больше не способна родить ребенка. Это было лет…
— И я ошибалась! — раздражение явственно чувствовалось в ее голосе. Она схватила мое запястье и приложила руку к своему животу. — Наверное, ты заметил, как я поправилась. Я чувствовала движение ребенка, Фитц. Я не хотела говорить тебе, пока не стану абсолютно уверенной. Теперь я знаю точно. Я знаю, что это странно, я знаю, что должно казаться невозможным забеременеть спустя столько лет. Но я уверена, что не ошибаюсь. Я чувствовала его. Я вынашиваю твоего ребенка, Фитц. У нас родится ребенок еще до того, как наступит зима.
