— Та самая особа в длинном платье, хромающая на обе ноги и в шляпе со свечками, что ты видел в прошлый раз на кладбище… Она забрала моего денщика?
Белый араб скорбно закивал, сочувствующе опустив пышные ресницы. Из его «рассказа» выходило, что пару часов назад на конюшню наведались двое столичных офицеров из Третьего отделения. Судя по следам от ожогов, те самые, что нарвались на меня, мокрого от святой воды. Старый казак даже не стал спрашивать, зачем пришли, а с ходу прострелил одному левое плечо, а второго погнал вдоль забора нагайкой. Но что-то Прохора отвлекло, и тот опустил оружие. В тот же миг что-то укусило его в шею — пчела ли, овод, маленькая стрела, иголка, только он упал как подкошенный. Из-за ворот показалась страшная женская шляпа с перьями и свечами, а рослые бесы, поскуливая, подчинились приказу, взвалив Прохора на плечи и унося в неизвестном направлении. Куда — не сказали. Никаких улик не оставили. Сельчане были так увлечены уборкой последствий взрыва сортирного домика, что вряд ли хоть что-то всерьёз заметили и могли подсказать. Я вновь оказался в тупике. Или на распутье? Или в тупике и на распутье одновременно, потому что всё равно непонятно, куда бежать, кого ловить и где все плохие прячутся…
Хотя стоп! Почему это не знаю? Вот как раз именно это мне преотличнейше известно. Кто меня люто ненавидит? Кто мог одновременно привлечь на свою сторону и нечисть, и учёную братию? Кто вечно прячется по тёмным углам, а нападает сзади? Кто до сих пор так и не показал своего прыщавого рыла, но чью хромую поступь я и за версту узнаю? Ох, сколько ж крови мне попила эта ведьма недобитая…
Ладно, пора закругляться с этим делом. Я быстро собрал необходимый арсенал оружия. Сабля дедовская — одна штука, заточка хорошая — полирнуть бы ещё вдоль клинка, да времени нет. Два пистолета, одноствольные, заряжены обычным свинцом, поскольку серебра на этих бесов не напасёшься, а жалованье нам государь не платит. Нагайку новую возьму, пластунскую. Её Прохор в прошлом месяце у кубанцев за шесть жменей табака выменял. Считай, украл, потому как пластунская нагайка со свинцом на хвосте и ножом в рукояти — по-любому меньше рубля не стоит! Соль в карман взял, святую воду… Обойдусь, чую, не так уж и надо. Коню бы подковы посеребрить, вот уж не помешало бы. Но ни денег на это дело, ни особого толку: серебряные подковки хороши, когда араб с нечистью бьётся, да как угадать, когда оно будет? А до этого часа он лёгкое серебро за день стопчет, так что и смысла тратиться нет.
— Ну что ж, хотелось бы, конечно, разрыв-травы, да где её взять… Хорошо, махнём как есть. Бог даст, и так всем вражьим мордам носы забекреним, а зубы они и сами в ладошку соберут. Я ж за своего денщика в скальную породу урою, по стенкам размажу, назову фреской и скажу, что так оно исторически и было!
Верный жеребец сдвинул брови, сурово фыркнул, пустил струйкой пар из ноздрей и пристукнул левым задним копытом по стенке стойла, демонстрируя горячий нрав и готовность поставить всех обидчиков «дяди Прохора» в позу клешнявого героя басен Лафонтена. Очень правильный настрой, я потрепал его по крутой шее и пообещал яблоко, как вернёмся. Редкая лошадь не продаст душу за арбузную корку, сухарик, кусок сахару или морковку. Вот дядин жеребец за спелое яблоко на край света пойдёт. Лошади вообще простые существа, почти как люди, только с четырьмя ногами. А характер, привычки, капризы и прочее — всё как у людей. Недаром для казака конь это младший брат, и отношение к нему соответственное — ласковое и без обид…
— Эй, характерник! — В воротах показались двое наших. — Тебя батька атаман кличет.
— Чего ему?
— А ты вопросов не задавай, сам догадайся.
— Чиновный жандарм из стольного Санкт-Петербурга в себя пришёл. Дядюшке одному с ним беседовать не с руки, вот он за мной и отправил, ему так веселее.
Казаки, переглянувшись, кивнули.
— Вот только некогда мне. Так Василь Дмитревичу и передайте.
— Но ить приказано же…
А поздно! Я прыгнул в седло, и белый араб, не дожидаясь шенкелей, перемахнул через присевших казаков, как курица через плетень, только не в пример элегантнее. Я не оборачивался и не вслушивался во всё, что они обо мне думают. Будь я на их месте, думал бы то же самое: самовлюблённый юнец, ни в одной битве не отметившийся, за дядиной спиной прячущийся, ничего толкового не делающий, а только на весь белый свет о своих подвигах хвастающий! Это не совсем так, хотя зерно истины есть…
Поэтому, игнорируя тяжеловесные матюки сзади, мы с арабом с наслаждением нырнули по маковку в омут новых приключений. Мы пронеслись по селу сине-белой молнией! Выехали за околицу, чудом никому ничего не сломав, не потоптав и не сбив по пути даже переходящего улицу цыплёнка. Арабский жеребец, когда он захочет, может хоть на свадебном столе станцевать, не разбив ни одного блюдечка, а моя вежливость и воспитанность давно вошли в поговорку.
— Расступись, селяне-е! Зашибу-у! Отвали, за-ради Христа, к такой-то матери!
Все с пониманием и отваливали, а к их пожеланиям о моём долголетии и пылким высказываниям о том, кто были мои родители, я давно не прислушиваюсь. Сдохну я не прямо сию минуту, родила меня не пьяная медведица под забором, а высокий титул «антихрист!» мне вообще не по чину. За околицей я развернул коня налево, и верст пять мы неслись вдоль батюшки-Дона. Потом дорога повела в поля, оттуда за болото, к нехоженому лесу. Как помнится, именно в том лесу небезызвестная рыжая ведьма Фифи и обозначила местонахождение «тятенькиной усадьбы». Местные жители не раз говорили страшным шёпотом, что какое-то заброшенное поместье там действительно было. Один барский дом да пять-шесть хозяйственных построек, всё деревьями да кустарником заросло. Сами деревенские туда не ходят, тропинка средь трясины петляет, шаг ступил неверно, и всё, только булькнуло. Самое место для того, чтоб меня заманить, правда? Ну не волнуйтесь, не обману ожиданий, иду я, уже иду…
Впереди густыми тенями синел смешанный лес. Обычные леса зеленеют, а этот как будто бы манил к себе искусственно-могильной прохладой. Сие завораживало и отталкивало одновременно. Араб неуверенно перебирал точёными ножками, фыркая и закусывая удила. Я похлопал его по шее, успокаивающе и ласково, но острое покалывание в левой ноге едва не заставило снять сапог и яростно почесать пятку! С огромным трудом подавив это недостойное желание, я огляделся по сторонам, бормоча себе под нос:
— Всё верно, там нас и ждут. Но не с распростёртыми объятиями, а с вилами, факелами, ножами, ядом и прочими прелестями. Прохор тоже там, точно знаю, непонятно только, почему…
