— Зачем позвали вы меня в неурочный час, дети? — опять спросил он.
— Судьбу свою мы с Зимавой соединить желаем с сего мига и навечно, — на этот раз ответил Ротгкхон.
— А сможете ли вы быть одним целым? — задумчиво ответил Стражибор. — Возьмитесь за руки и ступайте вокруг куста. Пусть решат берегини любящие, Триглава мудрая, духи небес и деревьев, способны ли вы оставаться вместе, годны ли друг для друга? Пусть дадут нам знак, можно ли сочетать вас, али не будет добра от сего таинства!
— Не вздумай споткнуться, — шепотом предупредила вербовщика девушка.
Крепко держась за руки, они осторожно описали вокруг куста медленный круг и в третий раз очутились перед волхвом.
— Не было нам знаков дурных от богов и духов. Не будет ничего дурного и в судьбе вашей общей! Руки свои покажите… — Стражибор выдернул откуда-то прямо из пояса длинную красную нить и споро обмотал ею руки, которыми держались Ротгкхон и Зимава, от кистей до локтя и обратно, приговаривая: — Пред ликом Хорсовым, пред гласом Триглавовым, пред водой текучей, пред кустом ракитовым связываю накрепко внуков Свароговых Лесослава и Зимаву на веки вечные, на судьбу общую, на судьбу долгую, на труды и радости, на детей и внуков, на свет и тьму, на любовь и счастье, с мига сего и до скончания мира. Ступайте вокруг куста, дети мои. Как не вернуть назад воды текучей, как не вернуть ветра буйного, как не вернуть ростка проросшего — так и шагов ваших после сего назад будет не возвернуть. Идите, и пусть ваши силы не подведут вас на этом пути.
Вербовщик и селянка переглянулись, а затем, связанные, совершили третий круг вокруг священного растения. И едва снова остановились перед Стражибором, как он высоко вскинул посох и ударил им о землю, отозвавшуюся протяжным низким гулом:
— С сего мига вы, Лесослав и Зимава, муж и жена!
— Они поженились, поженились! — с криком помчались к деревне хохочущая молодежь. — Лесослав женился на Зимаве!!!
— Даже не поцелуетесь? — ласково поинтересовался волхв.
Молодые повернулись друг к другу и соприкоснулись губами. Впервые и совсем ненадолго. Потом еще раз.
«Странное ощущение», — подумал вербовщик.
«А у лешего горячие губы», — удивилась Зимава.
— И что теперь? — тихо спросил Ротгкхон.
— Мы должны оставаться связанными до завтрашнего утра, — еле слышно ответила девушка. — Для крепости уз. Пойдем, волхв защитит нас от порчи, злых духов и недобрых мыслей.
Разжать руки они теперь не смогли бы, даже если бы захотели. Так и пошли по тропе бок о бок. А сзади вышагивал веселый толстяк, то и дело щелкая кнутом и отмахивая кого-то посохом. То ли и вправду замечал какие-то темные сущности, то ли просто развлекался от хорошего настроения.
Чилига времени даром не терял. К возвращению молодых на дворе уже собрались нарядные и веселые гости. Вошедшую связанную парочку они встретили громкими криками и горстями зерна, брошенного им на головы:
— Любо Зимаве! Любо Лесославу! Совет да любовь! Совет да любовь!
Венчанные муж и жена заняли место во главе стола, селяне тоже расселись по скамейкам, Чилига сразу схватил полную до краев кружку:
— Выпьем, люди, за счастье в новой семье! Совет им да любовь, и детишек побольше!
Он прихлебнул бражки, тут же поморщился:
— Что за напасть? Горько!
— Горько, горько, горько! — с готовностью подхватили селяне.
Зимава поднялась, вынуждая встать и привязанного к ней мужа. Они наскоро поцеловались и сели обратно, сопровождаемые разочарованным воем гостей:
— Совсем слаб мужик! Совсем ничего не может! И Зимава никак ему не под стать.
— Что же вы не пьете, не едите, молодые? — вкрадчиво поинтересовался Чилига.
Ротгкхон взялся было за ковш, но мужик радостно возопил:
— Неверно поступаешь, Лесослав! Ты же клялся пред Триглавой у ракитового куста о жене заботиться? Вот и заботься! Не сам пей, а ее пои. А она пусть тебя потчует, раз заботиться клялась.
— Проклятие темным друидам… — Вербовщик поднес корец к губам Зимавы. Девушка немного отпила, потом прижала свой ковшик к губам мужа. Пить получалось неудобно — в чужой руке корец дрожал, по нему гуляли волны, стуча по губам и выплескиваясь мимо рта. Вербовщик мучился, деревенские веселились, Зимава пыхтела от старания…
— А разве не горько тебе, Лесослав? — возмущенно спросил Чилига.
— Горько, горько, горько!
Молодые встали, снова поцеловались — и в этот раз Ротгкхон честно попытался растянуть представление как можно дольше, раз уж этого требовали здешние нравы. Гости восхищенно загудели.
— Вот ведь повезло дурочкам… — неожиданно услышал краем уха чей-то завистливый выдох вербовщик.
— Повезло, — подтвердил кто-то еще.
Угощение на столах было немудреным, но обильным: соленые грибы и огурцы, моченые яблоки, квашеная капуста, сладкая пареная репа, свежая зелень, вареная свекла. И уж чего точно имелось в достатке — так это пенистой браги с хреном и яблоками в пузатых открытых бочонках. Каждый мог черпать ее ковшами, сколько пожелает, и пить за здоровье молодых, насколько в пузе хватало места.
Поначалу гости выпивали тостами, заставляя молодых целоваться снова и снова, но постепенно о причинах пирушки селяне начали забывать, кучковаться у бочонков по интересам: мужики с мужиками, бабы с бабами, девки и парни напротив друг друга. Точку поставил Стражибор, тоже заметно хмельной, но о долге своем не забывающий. Подняв посох, он обошел стол, провел своей темной отполированной палкой между плечами молодых, наложив ее на связующие их нити:
— Благословляю вас, дети мои! — торжественно провозгласил он. — Пред Хорсом и Триглавой вы мужем и женой назвались. Пред берегинями лесными назвались, пред людьми смертными назвались. Настал час пред Ладой и Полелем мужем и женой назваться! Ступайте, дети мои, и пусть Ярила горячий даст вам силу и наградит плодородием!
— Любо молодым! Любо, любо! — встрепенулись селяне. Кто-то по привычке крикнул: «Горько!» — но его тут же зашугали. Для молодых настал час высшего священнодействия.
Зимава и вербовщик, сопровождаемые добрыми и сальными напутствиями, вошли в старый овин, который использовался сиротами для хранения сена. Скота у девочек не имелось — но ведь и курам подстилку нужно менять, и в нужник траву бросать, и матрацы ею набивать. Так что, серпом и терпением, овин они за лето травой постепенно набивали. Правда, пока здесь не успело накопиться еще и трети — но это было только удобнее для постели, сделанной из наброшенной поверх сена кошмы.
Поправив заменяющую дверь рогожу из камыша, вербовщик поднял обмотанную нитью руку:
