Ночь, когда по границе твоего дома неслышно ходит нежить, смотрит из темноты на твой костер мертвыми глазами.
Ярились с черных стен шатра крылатые псы. Трепетали солнечные шелка. Горел очаг, очерчивая надежный круг, бросая блики на яркий шелк. Звенели в ночном воздухе нити силы, зачерпывались ладонями, свивались, сплетались под сильными пальцами ведьмы, выходили прочь с дымом очага, уносились холодным ветром. Ведьма наводила порядок в своем мире.
Над Горой крутились невидимые вихри, разметывающие речной туман. Слова-обереги, от стрел и от чар, от гнезд и от нор, вплетались в дым, гордо реющий знаменем над черным шатром.
Внутри пылал огонь в очаге, обложенном валунами. Угрожающе гудело пламя, отгоняя ночь.
Бушевал рукотворный огонь в душе ведьмы, выжигая грязь и мертвые ошметки чужого. Только так можно было вычистить душу, когда в диком пламени сгорает все не свое, что просочилось, извиваясь, и присосалось, чтобы пить твою кровь, твою силу, твою радость.
Всю ночь плакал сын. Привычно прикладывался к груди — и получал яд вместо молока. Маленькое тельце корежило, он кричал от боли в животе. Он боролся, все мышцы ходили ходуном — он проталкивал сквозь себя, выталкивал наружу заразу и смог победить ее, на рассвете освободившись от страшной еды и успокоившись. А я только сейчас поняла, почему он так плакал последнее время после моих занятий у человека в черных одеждах и какая я была дура, что не послушалась предупреждений слов, зная, что слова меня никогда, никогда не обманывали, зная, зная, зная!
Весь следующий день малыш яростно противился любым попыткам надавить на него. Даже если кто-то непроизвольно повышал голос, он сознательно не подчинялся, отбегал и с вызовом смеялся, смеялся от счастья, что он свободен, что он все делает сам.
Старший тоже бунтовал, когда я шипела ему в спину: "Если кто-то скажет тебе, что ты должен его слушаться только потому, что он так сказал, уходи без разговоров. Если кто-то скажет тебе, что ты должен его слушаться только потому, что он желает тебе добра, уходи, не оборачивайся. Если кто-то тебе скажет, что вы одна семья и ты должен ему подчиняться, как ребенок подчиняется родителям, знай, что этот человек тебе врет и это враг! Это не твоя семья, в нашей семье всегда отвечают на все вопросы. В нашей семье объясняют, почему поступают так или иначе. В нашей семье знания доказываются, а уважение зарабатывается поступками того человека, который требует к себе уважения!"
Сын отмахивался и бурчал в ответ: "Мам, ну что ты пристала, как маленькая!"
Семья тем и хороша, что люди одной крови понимают друг друга без слов.
Узнав о взрыве, сестра ехидно покрутила пальцем у виска: она-то давным-давно все поняла и, как всегда, просто не приняла то, что ей не нравилось. И делала на занятиях только то, что считала нужным, во время созерцания больше наблюдая за другими, нежели чем за движением волшебных сил внутри себя. И спокойно заменила одно развлечение на другое, избавившись, попутно, от болей в плече, обострявшихся от излишне частных взмахов руками.
Выждав несколько дней, чтобы я успокоилась, моя мама спросила:
— Что там случилось?
И услышав мой сдавленный вой:
— Мама!!! Этот человек сказал, что я должна его слушаться, потому что он мой духовный отец! К-к-какой он мне отец?! У меня свой собственный папа есть!!! — она даже не головой, сердцем поняла, что кто-то пытался разрушить нашу семью, то, на чем стоит наша семья.
Совершенно не осознавая причины своего поведения, она несколько дней вела себя так, словно я вчера принесла к очагу первого сына, еще ничего не зная, не умея. Она рассказывала мне, как правильно готовить еду, она давала мне задания, которые дают младшим детям.
Она снова взяла на себя роль старшей в роду, роль, которую мы давным-давно разделили с сестрой, потому что наши сыновья были уже больше нас. Но теперь я для мамы стала тем маленьким несмышленышем, которого она защитила бы даже ценой собственной гибели. Потому что уже ее семье бросили вызов, кто-то попытался сравниться с отцом ее детей и под чужой личиной заманить ребенка в западню, а такого никакая мать не потерпит.
А я, залечивая обыденностью душу, читала любимые с детства книжки — и видела, словно с глаз упала пелена, что как раз там и лежат берегущие меня и моих детей слова, они надежно укрыты в том, что мы любим. Слушала песни — и опять, опять понимала, что любовь моя со мной, я не просто не принимаю того, что меня калечит, избавляюсь от заразы, как избавился младший сын. Даже если голова хочет принять, не принимает сердце, защищает меня надежней всякой брони. И эта любовь перешла мне от родителей, они передали мне ее как само собой разумевшееся, ее невозможно отделить от меня, я ею создана. И ровно так же, не прилагая никаких усилий, не замечая этого, я передала то, что люблю своим детям, точнее, они сами взяли, меня не спрашивая. И мы, люди моей стаи, мы не приемлем каких-то вещей на уровне крови — мы бы и рады их принять, мы искренне готовы попробовать, но если это не наше — мы не сможем подчиниться. Даже если бы хотели. Потому что есть вещи, которые больше нас.
И на следующую ночь, горячие, уставшие после страсти, мы с мужем лежали, обнявшись, за стеной черного шатра рычал ветер, а я шепотом рассказывала ему эту историю, ничего не пропуская, с самого начала, с тех дней, когда листья из зеленых стали алыми и золотыми.
"Ну и интересная же у тебя жизнь, маленькая" — заметил сонный муж, обнимая меня. Половину жизни я замужем. В чем-то он знает меня лучше, чем я сама.
Глава пятнадцатая
СТАРЫЙ ЛУК — ЗМЕЯ
Если человеку постоянно орать в ухо — он перестанет слышать шепот ветра и шелест трав.
Если человека кормить одним медом — у него внутри все слипнется от сладкого.
Если человеку пообещать счастье, а вместо счастья подсунуть острое наслаждение, он очень быстро поймет, что жизнь — это страдание. Потому что перестанет оглядываться по сторонам, перестанет получать радость от иных вещей, наслаждение силой своей заглушит все. Его будет хотеться все больше и больше. И промежутки между теми волшебными мгновениями, когда чьи-то добрые руки дадут очередную мисочку сладкого удовольствия, будут наполнены муками ожидания.
Хотя, с первого взгляда, придраться будет не к чему: человек утонет в новых ощущениях, на время отодвинется боль, на время уйдут все беды. На очень короткое время. Потом придет привыкание. Начнутся поиски счастья поострее. Колесо закрутится, человек начнет истово собирать секретные ключи, которыми его поманили, уверяя, что у посвященных в тайные знания и мисочки побольше, и мед в них послаще.
