Пашка споткнулся, но даже не ощутил боли в ушибленной ноге. Нет, никакой это был не мальчишка, просто очень миловидный и безбородый… кто? Высокий, выше казнённых людей. Темноволосый, с очень красивым, не искажённым мучением, а как бы застывшим лицом, белым, как лицо статуи…
…не человек.
Эльф.
Пашка понял, что это эльф.
Ехавший сбоку от колонны всадник что–то сказал рабам, вытягивая руку (на казнённых смотрели все, не только Пашка). Не нужно было знать языка, чтобы понять: предупреждает — вот так, мол, со всеми будет, кто сбежит. Или, может, кто пойдёт против воли Ангмара? Не важно. В общем, за сопротивление — смерть.
Странно, но почему–то от этого в Пашке окреп какой–то стерженёк — тонкий, но прочный. Может быть, потому что людям его крови грозили смертью за сопротивление самые разные враги — из века в век уже не одно тысячелетие? Или ещё почему? Но только Пашка смотрел на мертвых и не боялся, а…
— Загарадун![21] — вдруг выкрикнул кто–то в голове колонны. И несколько (мало, но не один и не два) голосов поддержали:
— Загарадун! Загарадун!
— Загарадун! — крикнул Туннас. Перед лицом Пашки свистнул бич, пересёк спину Туннаса, но тот только вздрогнул. И тогда Пашка — хоть и не знал этого слова — тоже крикнул — вызывающе крикнул прямо в лицо подскакавшего орка:
— Загарадун! — и молча стерпел удар по плечам, хотя он пришёлся точно по одному из прошлых вспухших рубцов. Туннас удивлённо и благодарно посмотрел на Пашку и о чём–то спросил. Пашке подумалось — наверное, спрашивает опять, откуда я. Мальчишка улыбнулся и повёл плечами. Видно, Туннас понял, что Пашка просто хотел показать, что не сдался и сам не понял, что крикнул. Но ободряюще кивнул мальчишке…
…Они шли уже четыре часа — по какой–то дороге на юг. Пашка не знал языка своих спутников и товарищей по несчастью — иначе он бы понял, что все они очень удивлены и даже встревожены этим странным обстоятельством, ведь копи Карн Дума находились на севере… Но он просто шагал и мёрз. Правда — не нестерпимо — ветер то и дело утихал, и тогда солнце реально пригревало, земля и трава, хоть и не высохли, но более–менее согрелись. Правда, идти было всё равно больно. Хорошо, что всадники никуда не торопились, качались себе в сёдлах в голове каравана, а орки без их команды явно не могли и воздух испортить. И только когда на скалах справа показалось это… украшение — рыжие оживились.
Кстати, на крики они особого внимания не обратили. Но — то ли так и было запланировано, то ли в отместку за непокорность — привал объявили именно тут, прямо под казнёнными.
Поднялся шум и гам, всадники — и волчьи, и люди — соскакивали наземь, рассёдлывали своих животных. Пленных усадили на траву — цепочкой, как они были скованы. И Пашка удивился, увидев, как именно к нему подошёл один из младших людей. Что–то сказал, толкая мальчишку носком мягкого сапога в бедро. Пашка напрягся… и тут вмешался Туннас. Он что–то насмешливо объяснил — и эта насмешка была не над Пашкой. Видно, её ощутил и рыжий — он ударил Туннаса в плечо ногой, опрокинув на спину, Пашку дёрнуло вбок. Туннас тут же сел снова и молча показал скованные руки. Тостяк окликнул младшего соратника, и тот потупился. Потом сломал ветку сухого вереска, показал Пашке. Помахал перед носом — мальчишка невольно отшатнулся. Рыжий показал, как берёт охапку, мотнул головой, сделал какое–то странное движение… как будто ложкой ест…
И Пашка понял — посылают за дровами…
…Что ж. Мысль о побеге, конечно, пришла — пришла сразу, как только щёлкнули под большим ключом тяжёлые наручники. Но была она похожа на перепуганного кролика, который бежит в свете фар, не зная, что уже, в сущности, пойман. А ещё — как только Пашка отошёл от стоянки — он увидел, что следом идёт волк. Один из орочьих. А никто из конвоя в сторону карабкающегося по осыпи мальчишки и не смотрит.
Страх мгновенно лишил мальчишку собственных мыслей и желаний. Под взглядом человеческих глаз зверюги он заледенел и двигался, как автомат. Наломал росшие в расщелинах, ещё не зазеленевшие после зимы, сухие стволики берёзок — много, еле дотащить. Отволок к стоянке.
Волк шёл следом.
Рыжие люди на Пашку не смотрели. Только когда он сложил принесённое, старший — глянув мельком — перебросил мальчишке что–то… а! Кремень и кресало. Кремень был, скорее всего, кварцем. А кресало — похоже на кусок напильника. Как всем этим пользоваться — Пашка в теории знал и даже с интересом попробовал бы… если бы не обстоятельства.
— Трут… — сказал он, кашлянул и повторил. — Трут… надо… Так не загорится.
Люди переглянулись. Самым странным и… и жутким было то, что у лица у них были не злые, не жестокие, не насмешливые — усталые, особенно у старшего. Равнодушные даже. В глазах — непонимание, но снова без злости. Но потом один из молодых — не тот, который расковывал Пашку — ворча, встал, потянулся, потёр под смех двух остальных отбитый о седло зад… И принёс от сложенных сёдел коробку, из которой достал что–то, похоже на комок из тонких ниток. Пашка, взяв это в руки, понял — сухой мох.
Ну что ж… Как ни странно, но трут занялся сразу — Пашка не ударял кремнём о кресало, а скрёб (где–то читал) — и искры сыпались градом. А складывать костры (сейчас он сложил обычный «шалаш») он умел уже сто лет. Вскоре огонь заплясал вовсю — берёза хорошо горит и сырая — и молодые конвоиры оживились, стали вгонять в землю по сторонам костра металлические стояки, потом один приволок здоровенный котёл, а второй вместе с Пашкой пошёл за водой — с двумя кожаными вёдрами. Причём одно тащил сам.
Вода текла в сотне шагов от лагеря, струёй из–под двух нависших балкном камней. Пашка сунулся к ней — только сейчас ощутил, что внутри всё спеклось в камень — и получил в ухо.
Удар был нанесён без злобы, но с такой силой, что Пашку швырнуло на камни, слышать левым ухом он перестал, а эта сторона головы онемела.
Мальчишка вскочил и бросился на рыжего. Целя под дых правой, а левой — рабочей — прикрываясь. И — сумел! Рыжий не знал, что Пашка левша. И словил хук в челюсть. Причём классный — на ногах рыжий устоял только потому, что грохнулся спиной в отвесную каменную глыбу…
…Да.
Что скажешь?
Так Пашку не били ещё никогда в жизни. Рыжий быстро раздавил организованное сопротивление мальчишки (которое тот всё же оказал и пару раз попал удачно) и умело молотил кулаками — поднимал упавшего и бил снова. Когда Пашка перестал сопротивляться (просто потерял сознание) — позволил упасть (упавшего не ударил ни разу) и отлил водой.
Пашка привстал и плюнул ему на сапог кровью из лопнувшей изнутри левой щеки. Рыжий не стал его бить больше — вздохнул вдруг как–то странно, чуть ли не сочувственно, и стал сам набирать воду в вёдра…
