— Ты кто такой, а? Чего тут надо? — спросил Эгги сын Ёкуля, ровесник Снорри. У него очень чесались кулаки.
— А ты-то кто таков? — фыркнул Бродяга, почёсывая бурую бороду. — Ты сопли подбери, потом со старшими говори, понял?
Эгги вспыхнул, но тут вмешался Сидри Плотник:
— Не желаешь молодому отвечать, так скажи мне: я-то, думается, не слишком-то тебя младше!
— Меня называют Эльри Бродячий Пёс, — отвечал чужак, — или просто Бродяга. Из племени вирфов. А уж какого роду — не ваше, уважаемые, дело.
— Нет, наше! — завизжал Эгги. — Что-то ты скрываешь, чужак!
— Точно! — раздались крики. — Ты вор или предатель!
— Или беглый раб!
— Или прелюбодей!
— Или мужеложец!
Настала тревожная тишина. Обвинения были нешуточные. Злые радостные глаза толпы словно говорили: что, чужак, кого к ответу призовёшь? Нас много, а тебя — не очень…
Эльри откинул полу плаща. Положил руку на изголовье секиры, висевшей на поясе. И с вызовом посмотрел в глаза толпе.
Секира была хорошая. Боевая. Длинная рукоять, у изголовья перехваченная тремя железными кольцами. Немного выщербленное лезвие. Стальной рот секиры кривился в ухмылке — наглой, бесстрашной и отчего-то горькой.
— Вас много, это так, — проговорил Эльри в звенящей тишине. — Но первый, кто двинется, умрёт. Многие из вас видели смерть? Я видел, и немало. Я был воином. Свободным. Более вам знать не к чему. У кого иное мнение…
Эльри вдруг как-то осунулся, вздохнул, и взор его приугас. Спрятал секиру под плащем и махнул рукой:
— А, тролль вас подери, делайте что угодно…
Развернулся и вышел.
Никто не шёлохнулся. Только Эгги крикнул вслед:
— Заячья жопа!
Сидри Плотник влепил ему звонкий подзатыльник.
* * *
Скоро народ узнал, что бродяга нашёл приют у молодого пивовара в Грененхофе. "Чего ещё ждать от сына изгнанника!" — говорили в трактире. А потом пошёл слух, будто пивовар и рубака — мужеложцы. Одни говорили, будто Снорри вместо жены, другие — что Эльри.
Снорри не знал, о чём говорят в городе. Не до того было. Они с Эльри в четыре руки перестраивали усадьбу. Дело спорилось. Эльри был толковым плотником. Днём они на морозе пилили, строгали, вязали, копали, а вечерами Эльри рассказывал о своих приключениях. Снорри слушал, восхищаясь, ужасаясь и сочувствуя. Собственными геройскими похождениями молодой пивовар похвастать не мог, потому рассказывал сказки и легенды, что слышал от матери и бабушки. Эльри слушал чутко, уходя в древние сказания с головой. Он делался неподвижен, его карие глаза словно бы прозревали дальние пространства, а может — он просто думал о чем-то своём…
Была рассказана и сага о Нори Большом Башмаке, чья усадьба-крепость дала имя городу. Этот Нори с родичами сражался против диких цвергов и грэтхенов. Однажды надумал заключить мир с грэтхенами, их тогда немало жило в этих краях. Пригласил их вождя к себе в дом, угощал, побратался с ним, даже ввел в свой род его сына. Чтобы чужаку войти в род, надо вдеть ногу в родовой башмак после отца и других старших — ступить по их следу. Так и было сделано. И больше грэтхены не нападали. Потом вождь грэтхенов пригласил к себе Нори, попросив, однако, не брать ни оружия, ни собаки, ни человека. Тот взял только большой родовой башмак. На пиру на него напали и убили. Перед смертью Нори сказал вису:
Мало проку будет
Сыну от наследья
Следовал гадюке
Преступивший клятву.
Следует наследнику
Накрепко запомнить:
За гадюкой аист
Серый прилетает.
Когда его кровь пролилась в башмак, тот вдруг страшно закричал человеческим голосом. И в тот же миг умер сын короля грэтхенов. А сыны Нории услышали тот крик и устроили нападение на усадьбу, где пал их отец. Многих зарубили, а дом подожгли. Потом отыскали обгоревшие кости Нори.
Ныне Нори и его дивом уцелевший башмак лежат в кургане Норхауг.
Эльри выслушал молча. А потом сказал:
— Верно, этот ваш Норгард — не самое плохое место, чтобы оставить на покой ноющие кости, коль ещё жива тут слава героев…
* * *
Как-то Эльри спросил:
— Скажи, как вышло, что твоего отца отвергли? Что же он свершил? Не думаю, что это был недостойный человек, коль ты его сын!
К его великому удивлению, Снорри лишь беспомощно развел руками.
— Этого я не знаю, — смущенно молвил он. — То случилось ещё до моего рождения, а отец мне так и не сказал. Я не спрашивал. Да и другие Струвинги не скажут. А чужие — тем более: в нашем роду не принято выносить сор…
* * *
В другой раз Эльри полюбопытствовал:
— Что это за штуковина у тебя над камином?
— Какая? — не понял Снорри.
Эльри поднял за цепочку янтарный оберег — хищная птица, что держит в лапках колыбель.
— Эй, не трогай! — воскликнул Снорри. — Положи на место!
Эльри удивленно пожал плечами:
— Да пожалуйста. Не бойся, не украду. Извини…
Снорри смутился:
— Ты извини. Это мне матушка подарила. Перед смертью. Откуда у неё эта вещь — понятия не имею. Всё, что мне от неё осталось…
Эльри посмотрел на свои руки, как на чужие. А потом подошёл к Снорри и молвил торжественно:
— Это величайшее твоё сокровище, пивовар. Величайшее!
Древняя боль была во взоре воителя, и мрачная мудрость, что прорастает из этой боли, точно Мировое Древо. У Снорри перехватило дыхание от страха и восторга. Он боялся гордой тьмы этого взора — и завидовал ему.
Но всё же нашёл силы ответить:
— Я знаю это, Бродяга. Я знаю.
А Эльри вдруг отвернулся и рассмеялся:
— Нет, не знаешь, — сказал он сквозь смех. — Но узнаешь, обязательно узнаешь!
Снорри озадаченно почесал рыжий затылок. И тоже рассмеялся.
Кто мог тогда подумать, что — да, правда, узнает…
* * *
Эльри, очередной раз вернувшись из города, спросил:
— Скажи, друг мой Снорри, а есть ли у тебя супружница?
— Нет, — несколько удивленно отвечал тот. — Однако есть девушка, которую я люблю и желаю назвать невестой. Ныне она у родичей, в Аскенхольме. А что?
— Да так, ничего особого, — ухмыляясь, пожал плечами Эльри. — Просто в городе нас с тобой уже обвенчали. Задорный тут народ, как я погляжу…
Снорри густо покраснел.
— Кто?.. — задыхаясь от стыда и ярости, спросил он. — Кто пустил слух?
— Да вроде этот… Как его… конопатый такой… твой ровесник, кучерявый, в куртке на пёсьем меху. Вечно в трактире сидит…
