Виллард Корд - Инкуб

 - А ты помогаешь им в этом?

 - Я? Что ты! Зачем бы мне это делать?

 - Ты ведь Жизнь. 

 - И это не значит, что я кому-то чем-то обязана! По-твоему, мне следует тратить своё время на то, чтобы каждому идиоту объяснять, как ему жить? Что же останется мне? Нет, мистер Инкуб, я сделала этот клуб, чтобы получать удовольствие от того, как другие теряют себя. И мне нравится вкус их потерь. Здесь для них всегда одно время – время секса, наркотиков, алкоголя, обманов и измен; время наслаждения тем грехом, что, вроде как, кажется им запретным в их обычной жизни. Они приходят сюда, чтобы остановиться – застыть в мгновении своего любимого порока. И большинство остаются здесь навсегда. И мне их не жаль, совсем. Я буду улыбаться, давать им то, что они хотят, и получать от этого удовольствие. Но знаешь, истинное удовольствие я получила от тех, кто ушёл. Потому что они поняли что-то, и решили идти своей жизнью.

 Инкуб улыбнулся. Вита действительно была похожа на ребёнка. Она мыслила по-детски просто, беззлобно, разве только чуть абсурдно. По-взрослому испорченная, она смотрела на мир сквозь призму крайностей, которые обуревали людей. Она давала им всё, чего они втайне хотели. Она сама наслаждалась тем, о чём они мечтали, облизывая сальные губы. По-взрослому, неистово и сексуально она доводила их до агонии… по-детски надеясь, что они покинут её извращённый мир, чтобы, наконец, по-настоящему обрести себя.

 Обнажённый мускулистый мужчина – официант с повязанным вокруг массивной шеи красным галстуком – поднёс Жизни бокал куантро[79].

 - Гэбриел, а ты что-нибудь будешь?

 - Лагавулин[80], двойной, на холмах.[81]  

 - И ещё нарежь немного лайма, милый Големчик, - Вита расплылась в соблазнительной улыбке, подмигнув официанту.

 - Големчик?

 - Вообще, его зовут Голем, но я обожаю ласковые прозвища. Например, могу называть тебя Гэби. Что скажешь?

 Гэбриел тут же хмуро посмотрел на неё, скривившись в кислой усмешке.

 - Ладно-ладно! Для тебя сделаю исключение. Больше жизни, мистер Инкуб! Ты же страстный демон, от меня ничего не скроешь! Я хоть и юная, но проницательная. 

 - Да, Ви, ты такая.

 - О, вот и Големчик вернулся! Спасибо, милый! – и она, смеясь, ущипнула его за каменный зад.

 - Я бы сказал, что в тебе слишком много жизни, если бы ты не была самой Жизнью, - сухо промолвил Инкуб, отпив большой глоток выдержанного, чуть солоноватого огня.

 Странно смотрелись они со стороны: обнажённая Жизнь и закутанный в плащ Наблюдатель, сладкий ликёр и терпкость на кончике языка, распутное веселье и задумчивость, два безумия, два огня – обжигающий и холодный. Холодный и обжигающий. Внешне они казались одними, внутри же были другими. И внешне горящая Жизнь давила холод в себе, а Наблюдатель – горел изнутри, снаружи оставаясь холодным. 

 - Слышала, ты совсем недавно выступал в театре! Хотела бы я на это посмотреть! По мне так, что люди, что эти Видящие – одного поля ягоды. Всем нужно одно и то же, только на разных уровнях. Так что ни черта это не классно – быть одним из «хранителей мира». Это всего лишь название – на деле же прикрытие для очередных смертей и прочих махинаций. Не удивлюсь, если мир вообще устроен, как шкатулка, внутри которой другая шкатулка, внутри другой – третья и так далее. И в каждой шкатулке верят, что они самые справедливые, умные, самые видящие! И все они обманывают сами себя.

 - А есть ли кто-то, кто создал эту бесконечную череду шкатулок?

 - Не знаю, Гэбриел. Мне кажется, эти шкатулки придумываем мы сами. Например, в моей шкатулке время застыло, а я – королева пороков – считаю себя наверняка выше тех, кто ко мне приходит, уверена, что вижу их насквозь, и удивляюсь, когда вдруг, что, ты знаешь, редко бывает, кто-то находит в себе волю уйти.

 - Получается, если я не чувствую себя нигде «королём», значит я не нашёл свою шкатулку, или её попросту не существует.

 - Скорее, ты сам как шкатулка. Закрытый от всех миров, себе на уме.

 - Шкатулка с потайным дном…

 - Потому что ты не можешь просто жить, как нравится мне. Тебе нужен смысл. Это и есть твоё потайное дно – то, что ты открываешь в себе, странствуя по чужим шкатулкам. Этим и отличаемся мы с тобой. Я пытаюсь бежать, хочу столько успеть, верю в то, что жизнь – как бурная река, спускающаяся с вершин, и никто в не силах остановить её поток – но в своём вечном течении она одинаковая, застывшая в неизменном движении. Ты же переменчив, как огонь, и ты не боишься идти – не страшишься остановиться. Ты сам способен в любой момент остановить время, подумать, и вновь завести. Я же избегаю раздумий – пугаюсь остаться наедине со своими мыслями: снова стать той маленькой девочкой, что была когда-то, снова почувствовать себя ранимой, человечной. Нет, это не для меня. Я решила жить полным ходом. Развесив грудь, раздвинув ноги – так я по-своему помогаю тем, кто слабее меня. И пока я играю роль Жизни – у них есть шанс понять, что такое на самом деле жизнь, какой она может быть у них. А если прекращу – конец.

 Задумавшись, Инкуб попытался нащупать своё «потайное дно».

 Зачем он бросил вызов Совету? Ради чего он ввязался во всё это? Ради того, чтобы разобраться? В Городе? В себе? Или в тех, кто в нём не нуждался и не просил его помощи и заступничества? 

 Его вмешательство не избавило от смерти Поля, не уберегло Шейди. И в какой-то степени ему было всё равно, но боль внутри напоминала о «потайном дне», и он злился на то, что не остался в стороне – что не остался просто Наблюдателем. Но, несмотря на всю боль, он понимал, что не способен мириться с тем, что видит. И мёртвые, что стояли у него за спиной – погибли не зря. В этом был смысл. Тот самый смысл, который был ему необходим, чтобы жить. Иначе – конец.

 Рассветные сумерки накрыли некрополь густым серо-лиловым дымом. Здесь в глубине усыпальницы дремал Надзиратель – древний ужас, заключённый в недрах Города, скрытый от мира, непонятого и непринятого им. Вокруг он видел лишь пустоту, переросшую в неистовую агрессию и, как Инкуб, не признавал власти над собой.

 Он лежал, заключённый во мрак и неведение, не слыша голоса улиц, не чувствуя ветра, шелеста листьев, капель дождя. Его мир, словно чёрный лист пепла, поглощал свет и цвет. Словно высохшее дерево, он жаждал крови, способной вдохнуть в него жизнь. Но умирал, вновь и вновь, в безликом неведении.

 Надзиратель давно оглох и почти ослеп. Он не чувствовал запахов, забыл вкус боли. Но он знал – есть тот, кто даст ему слух, чьи глаза раскроют веки, чьи чувства вернут его к жизни. И сердце, или то, что было вместо него, начинало биться – медленно, рваными ритмами – словно неподалёку был тот, кто пробудит его – Надзирателя огненных душ…