В маленькой комнатке стояла тишина, только огонь потрескивал в печке.
Джерри все-таки посмотрел на Ариадну и поспешно отвел глаза. Он посмотрел на вторую жену Гиллиса и прочел на ее лице отвращение.
– Миссис Гиллис, – спросил он. – Разве ваша религия не говорит о прощении?
Она ощетинилась – со стороны такой мягкой, кругленькой, благостной девочки это казалось забавным.
– Тем, кто искренне раскается, даруется прощение, – строго произнесла она.
– Тогда, возможно. Мера – одна из разновидностей прощения? – мягко предположил он. – Многих, попадающих в нее, спасали от неминуемой смерти – я сам видел, в каком виде их привозили: это были почти трупы, они чуть дышали. И через два-три дня они становились такими же здоровыми, как я сам. Рак, тиф, туберкулез… что еще, Киллер? Бубонная чума, раны от меча – в Мере никто не умирает, никто не болеет. Не думаю, чтобы алкоголизм был там такой уж проблемой.
Жервез мог выпить пол-графина «Амонтильядо», но никто не назвал бы его алкоголиком; его разум оставался острым как бритва, здоровье крепче крепкого. Жервез в полном порядке.
Снова наступила тишина в неровном свете керосиновых ламп, нарушаемая чуть слышным всхлипыванием из кресла, где сидела Ариадна.
– Она недостойна! – крикнул Гиллис.
– Кто вы, чтобы судить ее? – зарычал Джерри в ответ, выведенный из себя. Надо бы вести себя спокойнее и профессиональнее, не принимая своего клиента – Ариадну – так близко к сердцу. – У вас есть еще что-нибудь против нее?
– Разве этого недостаточно? – здоровяк скрестил руки на груди, побагровев, и твердо сжал губы.
– Нет! – резко сказал Джерри. – Если это все, что вы имеете против нее, я заявляю, что она достойнее, чем был я сам!
Последовало еще более долгое молчание.
Он не собирался говорить этого.
В конце концов он повернулся к Ариадне. Надежда вновь затеплилась в ней.
– Я тоже грешил, – сказал он. – Меня не посылали ни к судье, ни к прокурору, ни к защите. Я доставлю вас в Меру, к Оракулу, как мне было поручено, и там вы примете свое решение.
Она молча кивнула; ее бледные щеки чуть порозовели.
Он повернулся к Гиллису.
– Возможно, я совершаю ошибку: мне ничего не говорили насчет детей.
Если я не прав, их вернут целыми и невредимыми, обещаю. Многие отказываются остаться, поговорив с Оракулом. Он всегда обещает им благополучное возвращение во Внешний Мир, а его никогда не уличали во лжи или в неточности.
– Вернут мне? – спросил Гиллис. – Или отошлют обратно вместе с ней?
– Этого я не знаю.
Электрическая лампочка уже еле светилась. На улице было совершенно тихо. И что дальше?
– Мистер Говард, сэр? – Голос принадлежал Карло, и Джерри удивленно уставился на него, пока до него не дошло, что «сэр» вовсе не обязательно означает уважение.
– Мистер Карло, сэр?
– Вы стареете в Мере?
Джерри тряхнул головой, подняв Карло сразу на несколько ступенек выше.
Он мог угадать, что последует за этим, и Гиллис это упустил.
– Так как насчет детей? Они взрослеют или остаются детьми? – У него был мягкий, но настойчивый голос. Джерри не мог разобраться, что именно в нем особенного.
– Не знаю, – признался Джерри. – Киллер, ты у нас старожил – может, ты знаешь?
Он задал вопрос скорее потому, что его беспокоил Киллер, и он не ожидал ответа – тот и так ответил еще вечером.
– Нет, – буркнул Киллер.
– Выходит, в Мере нет детей? – так же невозмутимо спросил Карло; глаза его сияли триумфом.
– Я не видел ни одного, – ответил Джерри.
Он не мог заставить себя посмотреть на Ариадну.
* * *
Лейси уснула на руках у отца. Должно быть, ему было очень неудобно, но он не предложил уложить ее. Карло и Мейзи ерзали на стульях. Мейзи покраснела и заявила, что ей необходимо в туалет. Джерри отослал ее на горшок в спальню и заставил Ариадну присмотреть за ней.
Киллер утверждал, что он в порядке, но не заговаривал, если только к нему не обращались.
Черт, как тянется эта ночь – они, наверное, на Северном полюсе, или это просто декабрь?
Снаружи не доносилось ни звука. Что там творится? Почему враг не предпринимает новых попыток? Чего – или кого – нет, все-таки чего они ждут? Получили ли там, в Аду донесение: «В наших владениях находится Ахиллес, сын Криона. Он ранен, а его единственный спутник беспомощен».
«Так ступай и разделайся с ним… лорд Астерий!»
Нет, он даже в мыслях не должен произносить это имя.
* * *
В комнате было жарко и душно, но Джерри больше не мог противиться желанию выпить кофе. Он взял кофейник и подошел к ведру, и никто не скребся и не мяукал за окном, но, когда он возвращался к плите, послышался тихий смешок, почти неслышный для других.
Он кинул в топку еще полено и поставил кофейник на плиту.
Тут Карло выпрямился. Потом Мейзи. Потом и он услышал это, пока вдалеке. Теперь уже все косились на окно, услышав это.
– Что это? – беспокойно спросила Мейзи.
– Скажите мне, что вам кажется! – потребовал он; волосы у него на голове зашевелились от напряжения.
– Полицейские сирены! – бросил Карло, прищурившись.
– Нет… это толпа! – возразил Гиллис, беспокойно ерзая на месте.
– Помните, это обман, – сказал Джерри. – Я, например, слышу гончих.
Далекий звук вернул его в детство, на ферму к деду. Они стоят у изгороди – дед придерживает его – и смотрят на окутанные туманом холмы Дорсета. И далеко у горизонта перекатывается по холмам охотничья кавалькада: люди в красных куртках, лошади, далекий звук рожка… и белая пена собачьей своры перед ними. Он и сейчас слышал этот многоголосый лай.
Черт бы их подрал, как лихо они роются у него в памяти!
Нет, это не гончие, это что-то крупнее – волкодавы или мастифы… убийцы.
Лай приближался.
– Помните! – крикнул он. – Это обман! Что бы ни случилось, молчите! – Экий у него визгливый голос…
Он схватил жезл – и тут же заметил, как глаза Мейзи последовали за ним… черт, куда он дел этот пистолет?
За кем они гонятся? Кто охотится с этими гончими из преисподней?
Теперь лай слышался совеем близко – здоровенная свора заливалась прямо за оградой, нет, должно быть, уже в свете фонаря… Соблазн выглянуть резал его острым ножом. Гончие… какой романтикой они представлялись ему в детстве, каким кошмаром – сейчас…
По грязи, по крыльцу зашлепали чьи-то ноги.
Дверь вздрогнула, словно кто-то упал на нее, и лай зазвенел еще более торжествующе – они догоняли свою добычу.
– Джерри! – Это была Хуанита. О Боже! – Пупсик, пусти меня! – никто, кроме нее, не называл его пупсиком; он даже не знал точно, что это значит.
