И вот, наконец-то, свадебное застолье.
Неизвестный доброжелатель подсунул царевичу вместо горькой водки сладкую наливку, и поэтому неопытный Иванушка только тогда понял, что перебрал, когда, в очередной раз продрав глаза и потряся какой-то чужой и непослушной головой, обнаружил себя в незнакомой, сильно натопленной полутемной комнате с бескрайней кроватью с горой разнокалиберных подушек посредине и охапками цветов на полу.
Могильной плитой склепа захлопнулась за спиной дверь.
От этого жуткого звука он чуть не протрезвел, обернулся и оказался лицом к… к тому месту, где под слоем всей этой не менее пыльной, чем его фамильные одеяния, роскоши должно было быть лицо, кажется, какой-то лесогорской царевны.
Его жены.
Неверной левой рукой Иванушка попытался найти край покрывала, чтобы выпустить все еще боящуюся проронить хотя бы слово девушку на волю, но, не найдя, стал тянуть его в одну сторону, в другую, вперед, назад, пока, наконец, случайно не задел золотую диадему на макушке неподвижной, как испуганное изваяние, фигуры.
Покрывало спало, и перед его пьяными очами предстала ухмыляющаяся волчья морда.
Дало ли о себе знать длительное нервное истощение, была ли это поздняя стадия безумия или ранняя — белой горячки, Иванушка так и не понял.
Не издав более ни звука, он медленно закатил очи, выронил из правой руки едва початый штоф с наливкой и кулем обрушился на пол.
Когда через несколько минут Иван осторожно пришел в себя, он уже лежал на кровати без сапог, а на него с издевательской улыбочкой поглядывал сидящий рядом с невидимыми под сарафаном поджатыми по-сулеймански ногами, Волк.
— Т-ты… что тут делаешь? — сделал попытку приподняться Иванушка. — Как ты тут оказался?.. И где моя нев… жена?.. Что ты с ней сделал?
— Что-что… — пожал плечами Волк. — Убил по дороге и закопал в лесу. Что же еще-то?
— ЧТО???!!!.. — царевича словно катапультой подбросило. — Да что ты такое!.. Да как ты!.. Да…
— Да дурак ты, Иванушка, — снисходительно махнул рукой Волк, невзначай сбивая уже почти поднявшегося было на локте Ивана обратно.
— Это почему это я дурак? — нетрезво нахмурился царевич. — Хотя, да… Ты это уже говорил… И, скорее всего, ты прав… Ты знаешь, что со мной произошло, после того, как мы расстались?.. Хочешь, расскажу? Вот, слушай…
И тут какая-то мысль заскочила невесть откуда в его голову, и Иванушка осекся, помолчал, обдумывая ее, и, наконец, задумчиво проговорил:
— А послушай, Сергий… Я тут немножко перебрал… кажется… чуть-чуть… на свадьбе… Слушай, у меня же сегодня свадьба была с какой-то этой… как ее… не помню… А, вспомнил! Царевной. Так вот, ты, случайно, не моя галлюцинация?..
— Не твоя, — хмыкнул Волк.
— А чья? — не унимался Иван.
— Сама по себе.
— А-а… — больше Иван не нашелся, что сказать, но другу не поверил. Несмотря на его уверение, он молчаливо пришел к выводу, что незаметно спятил на почве всего, чего можно было и нельзя, и сейчас разговаривает сам с собой.
— А послушай, Сергий, ты ведь тогда прав был… Она меня действительно не любила… Они с моим братом поженились недавно… Такой счастливой я ее никогда не видел… Даже когда коня подменил… Как она хотела… Понимаешь, Сергий, я ради нее сделал то, на что считал себя не способным!.. Я обманул Кевина Франка!.. Но, впрочем, это оказалось все напрасно. Калиф Шатт-аль-Шейха тоже жулик и обманщик еще тот… Как я… И с этого коня краска смылась за несколько дождливых дней… А потом…
— Ахмет не обманщик, — вдруг нарушила молчание галлюцинация. — Это я обратно поменял коней. В ночь перед тем, как вы поскакали в Мюхенвальд. Кевин Франк получил настоящего коня.
— ЧТО???!!! — Иванушка снова почти вскочил с кровати. — ЭТО ПРАВДА???!!! Какой ты молодец!!! Спасибо!!!
И, на мгновение позабыв, что перед ним плод его залитой алкоголем фантазии, кинулся обнять старого друга.
К безграничному изумлению царевича руки его сомкнулись на живом теплом теле.
И тут же от неожиданности разжались.
— Так ты… ты… настоящий?..
— Иванко. Твоя сообразительность и быстрота твоей реакции когда-нибудь сведет меня в могилу, — с мрачной уверенностью сообщил ошеломленному царевичу Волк.
— Так значит… значит… ты действительно… ты на самом деле… убил… ее… царевну… ЗАЧЕМ???!!!..
— Иванушка, милый, ну нельзя быть таким… сам знаешь, кем, — устало-сочувственно улыбаясь, произнес Волк, демонстративно-кокетливо оглаживая парчовый, шитый золотой и серебряной нитью и жемчугом, фамильный сарафан лесогорской царской семьи. — Ну, как невозможно понять, что царевна Серафима — ЭТО Я?
— ЧТО??!!!..
— Да, Иванко. Я — не Серый. На самом деле. Я — Серафима Лесогорская. А Ярославна — моя троюродная бабушка. Я у нее в гостях была. Меня к ней отец отправил, чтобы от вредного влияния братьев хоть на лето избавить, чтобы я хоть на девушку была похожа. Хоть с первого взгляда. А Волк — это прозванье отца Ярославны. И мне оно всегда нравилось. То есть, я не самозванка какая… А потом я и… Это… Отдохнула у нее… Так получилось… Пока отец не видит… А то бы он мне устроил… Что я столько времени опять… Ну, что ты на это скажешь? Что ты молчишь? Ну, скажи же что-нибудь!.. — голос Серафимы неожиданно зазвенел и сорвался, как растянутая на разрыв струна.
— Я… Ты… Ты хочешь сказать, что ты… все это время… и я не знал… и не догадывался… а ты… ты надо мной смеялся… смеялась… наверное… вот, скажет, простофиля… Ты это специально… Чтобы издеваться… И что я женился… а ты все это время знал, что ты… знала… что я… И сейчас… Ты специально согласилась выйти за меня, чтобы лишний раз поиздеваться? Это твоя шутка такая, да? Ха-ха. Посмейтесь над Иваном — он дурак!..
Замолчав вдруг, Иванушка обнаружил, что царевна лежит, уткнувшись лицом в подушки, и если бы он не знал, что Серафима еще и Серый, он бы мог подумать, что она плачет.
И тут выступивший из алкогольного тумана, как скала во время отлива, мозг царевича начал работать… вспоминать… анализировать… понимать… понимать…понимать…
Иванушка молча сидел на кровати, обняв колени, рядом с тихо вздрагивающей Серафимой, пока она не затихла и, похоже, не заснула, и не знал, что делать.
Во-первых, в его короткой, но богатой книге жизненного опыта не было ни одной страницы, посвященной девушкам, плачущим в его комнате на кровати, и как в таких случаях надо поступать, было для него тайной не то что за семью печатями, а закрытой в сейф, помещенный в банковское хранилище, закопанное, забетонированное и забытое потомками на века.
Во-вторых, если он понял правильно, а он чувствовал, что он понял правильно, то самое гадкое, что он мог сделать, это сидеть молча на кровати, обняв колени, рядом с тихо вздрагивающей Серафимой, пока она не затихнет и не заснет.
