Стивен Эриксон - Полуночный Прилив

Удинаас присел за рвом, удостоверившись, что находится достаточно далеко и его пот не упадет на монеты — святотатство, караемое немедленной смертью. Раб смотрел, как монеты коптятся на огне, становясь почти черными. Когда на кругляшах появлялась красноватая точка каления, он доставал их с железного листа при помощи щипцов и укладывал на ряд глиняных плиток. По одной монете для каждой вдовы.

Стоявшие на коленях перед плитками вдовы подхватывали свои монетки тонкими щипчиками, переворачивали и возлагали на труп мужчины.

Сначала — на левую глазницу. Треск, шипение, струйки дыма, словно червяки, ползущие из-под монеты. Вдовы решительно вдавливали кругляши, припаивая их к плоти, чтобы они потом не выпадали. Затем последовали правая глазница. Нос и лоб. Щеки. Каждая монета должна касаться соседних.

Когда монеты усеяли всю поверхность тела, включая конечности, пришел черед воска. Расплавленный воск тек на защищенную монетами кожу. Когда масса застыла, тело перевернули, и все началось снова. Много монет, чтобы покрыть тело полностью, исключая ладони и ступни; новый слой воска.

Обряд «одевания» занял большую часть дня; лишь на закате Удинаас наконец отошел от рва и встал, позволяя холодному ветерку пройтись по вспотевшей коже. Сплюнул, стараясь убрать дурной привкус изо рта. Жженая, гниющая плоть в тесной и горячей как очаг оболочке. Вонь спаленных волос. Никакое масло, никакие притирания не смогут извлечь следы обряда из его пор. Должны пройти дни, прежде чем Удинаас освободится от мерзкого, ужасного запаха.

Он смотрел на землю под ногами. Плечи все еще болели после поспешного исцеления Уруфи. За все это время ему не удалось оговорить с Пернатой Ведьмой.

Он ничего не объяснил хозяевам. Да они и не напирали слишком настойчиво. Несколько вопросов — и, казалось, их удовлетворили его неловкие, глупые ответы. Удинаас гадал, была ли Уруфь беспристрастна, когда выпытывала про Ведьму. Тисте Эдур редко выказывали интерес с невольникам, плохо понимали их жизнь. Конечно, это привилегия любых захватчиков, и это всеобщая участь пленных — терпеть подобное пренебрежение.

Но все они равны. На уровне личностей. Свобода — немногим более, чем потрепанная сеть, натянутая над множеством крошечных, утлых домишек. Прорви ее — мало что изменишь, разве что приобретешь уютную иллюзию победы. «Разум прикован к душе, душа — к плоти, плоть — к костям. По велению Странника мы представляем собой путаницу клеток, и то, что бьет крыльями внутри них, знает лишь одну свободу. В смерти».

Победители всегда считали, что берут в плен личность. Но истина в том, что личность можно убить только изнутри, хотя даже это химера. У одиночества много детей, и распад — лишь одно из них. Каждый идет в смерть свою собственной тропой, оставляя личность позади.

Из здания донеслись эдурские причитания, погребальная песнь. Унх, унх, унх, унх… Эти звуки всегда пугали Удинааса. «Словно чувство бьется в стену, раз за разом, раз за разом. Голоса запертых, плененных. Голоса, ошеломленные истиной мира». Эдур скорбят скорее о своих потерях, чем о судьбе потерянных.

«Так случается, когда ты проживешь сотню тысяч лет?»

Вдовы выходили из здания, окружив тело, несомое густыми клубами призраков. Фигура из медных монет. Единственное употребление денег среди Эдур. Медь, олово, железо, бронза, серебро и золото — доспехи мертвецов.

«По крайней мере — честно. Летерийцы используют монеты, чтобы купить нечто противоположное. Не совсем. Скорее иллюзию противоположного. Богатство как доспех жизни. Крепость, цитадель, вечно бдительная армия. Но врагу все это нипочем. Он знает, что вы беззащитны».

— Унх, унх, унх, унх…

Был час Дочери Шелтаты Лор, когда все материальное становится нереальным, смазывается уходом света, и воздух теряет прозрачность, показывает пылинки и кристаллы, несовершенство, то, что так ловко скрывают и свет, и тьма во все иные часы. Час, когда видно: трон пуст.

Почему бы не поклоняться деньгам? В конце концов, награда будет немедленной и явной. Но это слишком просто. Культ Летера был более изысканным — его этика поощряла привычки и поступки, служащие приобретению богатства. Прилежание, дисциплина, любовь к тяжкому труду, оптимизм, почитание удачи и славы. И соответствующие пороки: лень, отчаяние и все разновидности бесславных неудач. Мир достаточно жесток, чтобы отсеять одно от другого, не оставив места сомнениям и рыхлой нерешительности. Так почитание стадо прагматизмом, а прагматизм — холодный бог.

«Странник дал нам холодного бога, чтобы мы не ведали ограничений». Расхожая летерийская молитва, хотя никто не смел повторять ее всуе. Пернатая Ведьма говорит, что каждое деяние есть молитва, и таким образом каждый день мы служим множеству богов. Вино, белый нектар и ржавый лист и прочие снадобья — это молитва к смерти, говорила она. Любовь — молитва к жизни. Месть — молитва демонам справедливости. Подпись под деловым документом, сказала она со слабой улыбкой, есть мольба к посылающему иллюзии. Ведь достижение для одного означает потерю для другого… В любую игру играют две руки.

Унх, унх, унх, унх…

Он вздрогнул. Мокрый плащ окутывал тело леденящим холодом.

Крик с моря. Вернулись ладьи к'орфан. Удинаас побрел мимо погребального здания к усадьбе Сенгаров. Заметив Томада Сенгара и его жену Уруфь, упал на колени и вдавливал лоб в песок, пока они не прошли. Потом вскочил и побежал в длинный дом.

Покрытое монетами тело положат в выдолбленное бревно Черного дерева, концы запечатают дисками из кедра. Через шесть дней гроб сожгут в одной из дюжины священных рощиц. До того часа панихида будет продолжаться. Все вдовы по очереди примут участие в монотонном, наводящем ужас пении.

Он пробрался в нишу, где ожидал соломенный тюфяк. Сумрак сгущается. Ладьи войдут в канал, одна за другой. Они не могли проиграть. Никогда. Команды девятнадцати летерийских судов мертвы — на этот раз не будет новых рабов. Стоявшие по берегам канала высокородные мужи и жены молча приветствовали своих бойцов.

«Молча.

Ибо произошло что-то ужасное».

Он улегся на спину, уставился в низкий потолок. В горле чувствовалось странное, беспокоящее жжение. Он мог расслышать второй ритм за стуком своего сердца. Слабое эхо в крови — унх, унх, ху, ху… Унх, унх, ху, ху…

«Кто ты? Чего тебе нужно? Чего ты ждешь от меня?»

Тралл прыгнул на причал, держа холодное копье в правой руке. Окованное железом основание высекло искры из каменных плит, когда он пошагал к краю причала, остановившись за спиной Фира. Перед ними в пяти шагах были Томад и Уруфь. Рулада нигде не видно.