Можно, к примеру, построить лесопилку и… завалить ее досками. Потому что дальше подворья большая часть лесоматериала не уйдет. Куда и чем возить, за сколько продавать? Что, где-то князь БАМ строит, или решил пол в хоромах перестелить? Так ему дешевле у своих крестьян их взять. Пусть меньше, и не такие ровные — чихать. Зато даром, ну или под видом какого-нибудь подушного налога. И так во всем.
Нет спроса, не имеет смысла и предлагать. А будешь слишком активным, оставшиеся в округе плотники, те самые, что раньше вручную доски делали, на твою пилораму красного петуха запустят. Законы конкуренции с каменного века не менялись.
— Не спишь, Степан?
— Вообще-то нет.
Я не соврал, но и уточнять не стал, что задумался настолько, что не заметил, как Круглей подошел. Пока купец меня не окликнул.
— А я вот решил поучить тебя счету… немного. Завтра, если ничего не случится… Тьфу-тьфу-тьфу… в Западную Гать прийти должны. Там тебе эта наука сгодится.
* * *
Купец присел напротив. Вытащил из-за пояса квадратный кусок цветастой ткани, больше всего похожий на женскую косынку. Ну или на большой носовой платок. Хотя сильно сомневаюсь, чтобы здесь уже начали задумываться над вопросом, как культурнее сморкаться.
Круглей расстелил ткань между нами и высыпал на него горсть монет. Ладонью разгладил образовавшуюся горку, так что монеты легли одним слоем, и ткнул в них пальцем.
— Это деньги.
— Я знаю… Ты давал.
— Нашел о чем купцу напоминать, — усмехнулся тот. — А сколько здесь, какая сумма?
Ладно, тупить, так тупить по полной.
Я протянул руку и указательным пальцем начал по одной отодвигать монетки в сторону, не делая между ними различия. Будто не замечал, что их там как минимум пять разных видов по размеру, материалу и форме. Бормоча при этом: «Один, два, три…» Делая между словами длинные паузы и морща лоб, словно вспоминая. Между «шесть» и «семь» я задумался особенно долго. А на «десять» спекся окончательно. Почесал подбородок, посмотрел на растопыренные пальцы обеих рук, словно проверял: все ли на месте. Потом кивнул, уверенно произнес «десять» и начал строить вторую кучку. Начав новый отсчет.
— Достаточно, — остановил меня Круглей. — Примерно понятно. Считать ты умеешь. До десяти. И если б это были… — он оглянулся, — к примеру, желуди, то я даже похвалил бы тебя. Но это… — он назидательно поднял перст, — деньги! И считать их надо совсем иначе.
Купец сноровисто рассортировал монетки на три кучки, по материалу изготовления. Самая большая горка получилась из монет самой различной конфигурации, но темно-коричневых, почти черных, как одежда и руки крестьянина. Вторая кучка состояла из квадратных и овальных монет — более светлых, серовато-стальных — в тон вооружению и доспеху ратников. И отдельно от всех них купец неторопливо выложил парочку желтовато-красных кругляшей, одним только видом вызывающих к себе почтение, как ризы священника.
— Ну что? Какие из них тебе больше нравятся? — ухмыльнулся он.
Я без раздумий указал на «золотые». А чего, варвары всегда были падкие на яркие вещи.
— Соображаешь, — одобрил Круглей. — Эти два талера тут самые ценные. Они одни стоят больше, чем все остальные копейки и гроши… — он указал на горку темных монет, — и рубли или шиллинги, — палец переместился в сторону «серых», — вместе взятые. Названия запомнил? Повтори.
Я послушно повторил.
— Хорошо. Теперь поговорим о достоинстве монет. И ты поймешь, почему я сказал, что два золотых дороже целой кучи медяков и серебра.
Круглей стал раскладывать монетки на кучки более осмысленно, ровно по десять в каждой. Чего, собственно, и следовало ожидать. Я краем уха слушал его объяснения, чтоб не пропустить момента, когда он подойдет к покупательской способности монет. То бишь тому, что для обычного человека наиболее важно: сколько и чего можно приобрести в обмен на свои денежки. А сам тем временем думал, что вот — даже в другом мире все равно изначально принято десятеричное счисление.
Ну и правильно, ведь что может быть проще, чем загибать собственные пальцы? И что бы там ни говорили сторонники двенадцатеричной системы счисления о ее возникновении, вследствие подсчета фаланг на одной руке большим пальцем той же самой руки — мне кажется, это уже подгонка фактов. Ибо усложняет процесс.
А если тыкать в фаланги указательным пальцем другой руки, что гораздо удобнее и нагляднее, то уже их окажется не двенадцать, а четырнадцать. Зачем другой рукой? Да хотя бы потому, что иной раз считать приходится не только «в уме», но и демонстрируя полученный результат кому-то еще.
И сбиться при пересчете фаланг проще простого. Тогда как загнутый палец с ним же, только выпрямленным, даже слепой не спутает. Это я к тому, что, возможно, первое счисление на Земле ввели в обиход существа с шестью пальцами?..
Ладно, об этом как-нибудь в другой раз. Не хватало мне еще инопланетных заморочек для полноты ощущений. Да и Круглей как раз перешел к той части лекции, которую пропускать не стоит.
— За один грош или копейку, — купец показал мне отчеканенную на аверсе монеты единицу (кстати, арабскую!), а на реверсе что-то затертое, отдаленно напоминающее копье поперек щита, — можно купить половину хлеба, десяток яиц, две головки капусты, четверть круга сыра. За две — небольшой кусок сала или ломоть мяса. За пять — курицу.
— Нож? — я показал пальцем на его кинжал. — Сколько?
— От качества металла и мастера зависит, — чуть подумав, ответил тот. — Но меньше шиллинга не будет. Железо дорогое.
Угу. С этим понятно. В первом, так сказать, приближении.
— Конь?
— Ну ты и спросил, — развел руками Круглей. — Мерин? Жеребец? Кобыла? Порода? Возраст? Выучка?
— Чтоб ехать…
— Ага, — хохотнул тот. — Два слова — и все стало ясно. Ну, не совсем беззубую клячу, а такую лошадь, которая под твоим весом через милю не упадет, но и вскачь не пустится, хоть прибей — за пять шиллингов, то бишь — полталера, сторгуешь. Дешевле не отдадут. Проще отдельно шкуру продать, кости на мыло, да и мясо, если промариновать, в колбасу сгодится…
— Шкура… — я погладил ладонью свое единственное, если не считать дубины, имущество. — Сколько?
— Хочешь продать? — оживился купец и на какое-то мгновение его глаза заблестели в предвкушении наживы. Но потом Круглей вздохнул и погрустнел. — Ты мне жизнь спас, Степан. Не могу обманывать. Много. Я даже не знаю, как много. Странный зверь. Никогда в жизни такого не видывал. И вообще, раз уж заговорили, спрячь ты ее куда-нибудь. Так-то ты почти не отличаешься от остальных. Ну крупнее многих, да и только. Хотя я и здоровее встречал. Особливо из рыцарского сословия. А в этой шкуре — за версту видать, что чужак. Ну и отношение везде соответствующее будет.
