– Может, и нет, – сказал Здыб. – А что будет, если эту кошку услышит тот, кто тут вообще ни при чем? И прибежит поглядеть, что происходит?
– Ты шутишь, Толек, – взмахнул руками Нейман. – Того, кто тут ни при чем, это как раз не заинтересует. Кому может быть дело до кошки?
– A propos, о кошке, – сказал Хенцлевский. – Надо какую-нибудь организовать.
– С этим не должно быть хлопот, – заявил Нейман. – Кошек полно. У детей моей соседки, к примеру, есть кот. Должен сгодиться.
ИЗА
Иза лежала спокойно, словно боялась малейшим движением вспугнуть тот отдаляющийся, неуловимый сигнал обманчивого и лживого неслучившегося оргазма. Прильнувший к ней мужчина дышал ровно, мерно, потихоньку погружаясь в дрему. Гудела сигнализация, далеко и тихо.
– Хеню, – окликнула она.
Мужчина вздрогнул, вырванный из полусна, приблизил лицо к ее обнаженной груди.
– Что, Изуня?
– Что-то со мной неладное, Хеню.
– Опять? – испугался мужчина. – Вот черт, ты должна как-то подрегулировать этот твой цикл, Иза.
– Это другое.
Мужчина выждал с минуту. Иза не продолжала.
– Что еще? – спросил он наконец.
– Хеню… Симптомом чего являются провалы в памяти?
– Почему ты спрашиваешь? С тобой такое случается?
– Последнее время – часто. Достаточно давно. После – галлюцинации. Голоса. Обман чувств.
Мужчина бросил быстрый взгляд на часы.
– Хеню.
– Слышал, – пробормотал он несколько нетерпеливо. – И что? Ты специалист. Какой твой диагноз? Anaemia cerebri? Начальные признаки шизофрении? Поражение лобных долей? Другое какое дерьмо? Иза, каждый психиатр обнаруживает у себя разного рода подобные симптомы, это просто профессиональная болезнь. Должен ли я говорить тебе, как мало мы знаем о мозге, о протекающих в нем процессах? По-моему, ты просто-напросто переработала. Ты не должна проводить столько времени со своими кошками, рядом с этой аппаратурой. Знаешь ведь, насколько все это вредно: высокие частоты, поля, излучение мониторов. Брось ты это все на какое-то время, возьми отпуск. Отдохни.
Иза приподнялась на локте. Мужчина, лежа на спине, ласкал ей грудь заученным автоматическим движением. Она не любила, когда он так делает.
– Хеню.
– А?
– Я бы хотела, чтобы ты меня обследовал. На энцефалографе или с помощью изотопов.
– Можно, почему нет? Только…
– Прошу тебя.
– Ладно. Они помолчали.
– Хеню.
– Да?
– Эльжбета Грубер. Ты ее лечишь. Что с ней на самом деле?
– Тебя это интересует? Верно, слышал. Довольно странный случай, Иза. Привезли ее в шоке, с типичными признаками кровоизлияния. Почти сразу она впала в состояние комы, и с тех пор нет ни улучшений, ни каких-либо изменений. Мы склоняемся к мнению, что на шок у нее наложился воспалительный процесс.
– Encephalitis lethargica?
– Ага. А почему ты спрашиваешь?
Иза отвернулась. В окно, вместе с очередным отчаянным воем сигнализации, ворвался собачий визг, нарастающий, прерывистый.
– Ноги бы такому пообрывал, – проворчал мужчина, глянув в сторону окна. – Проблемы у него на работе или дома, а высаживается на животном, быдло!
– Вееал разорвал Завесу, – спокойно проговорила Иза.
– Что?
– Вееал. Голос истязуемого зверя. Голос отчаяния, безысходности, страха, боли, превосходящей все.
– Иза?
– Крик, который не есть крик. – Иза заговорила громче: – Вееал. Вееал разорвал Завесу. Так сказала… Эля Грубер. Она это видела.
– Довольно… – простонал мужчина. – Иза! Она не могла… Девочка без сознания! О чем ты говоришь?
– Она говорила со мной. Говорила и велела мне что-то делать.
– Иза, ты действительно должна взять отпуск. – Мужчина посмотрел на нее, вздохнул. – Но прежде зайди ко мне, я тебя обследую. Это все проклятый стресс, паршивая работа, все из-за нее. Нельзя так себя выматывать, Иза.
– Хеню. – Иза села на постели. – Ты что, не понимаешь, о чем я? Эля Грубер говорила со мной. Я ее слышала. Она видела…
– Знаю, что она видела. Это, по всей вероятности, и послужило причиной шока и кровоизлияния. Она была свидетельницей убийства на огородных участках.
– Нет.
– Как – нет?
– Убийство было позже. Убийства она уже не видела. Видела… доску, что лежала на голове кота, закопанного по шею в землю. Ноги, топочущие по той доске. Глаза… Два шарика…
– Господи Иисусе! Иза! Откуда ты это… От кого?
– Мне рас… сказали.
– Кто?
– Музы… канты.
– Кто?
Иза опустила голову на подтянутые к груди колени и затряслась в плаче.
Мужчина молчал. Он думал о том, как беспомощны женщины, как сильно управляют ими их бабские эмоции, мешая работать, мешая наслаждаться жизнью. О том, какое огромное несчастье – эта феминизация целых предприятий, абсолютно неподходящих для женщин. С Изой, думал он, и правда творится неладное. Он беспокоился. С минуту. А через минуту верх взяло более важное беспокойство – что сказать жене, когда он вернется от Изы домой. В этом месяце он израсходовал уже все подходящие объяснения.
Подумал, что непременно должен обследовать Изу, снять энцефалограмму, провести анализы. Он мог бы сделать это уже во вторник, но обещал другу, что во вторник съездит к нему на участок, поможет травить кротов. Вот черт, подумал он, забыл сегодня прихватить из больницы стрихнин.
– Возьми отпуск, Иза, – сказал он.
ГОЛУБАЯ КОМНАТА
– Марылька! – позвала Иза, глядя на пустой, покрытый белой простыней и клеенкой стол, на разбросанные провода, иглы, детекторы, кожаные ремни и прищепки.
– Марылька!
– Я здесь, пани доктор.
– Где моя кошка?
– Кошка? – удивилась лаборантка.
– Кошка, – повторила Иза. – Та полосатая. Та, с которой я последнее время работала. Что с ней случилось?
– Как это? Ведь вы же сами…
– Что я?
– Вы мне велели ее принести… А, тут стоит клетка. Потом вы велели мне принести молока. Я и принесла, вы эту кошку накормили…
– Я?
– Да, пани доктор, вы. А потом вы отворили окно. Не помните? Кошка вскочила на подоконник. Я даже сказала тогда, что она у вас убежит. И кошка убежала. А вы…
– Что я? – Иза слышала музыку. Она потерла ладонью лицо.
– Вы засмеялись…
Я должна, подумала Иза, должна идти к Эле Грубер. Почему? Зачем? Я должна идти к Эле Грубер. Почему?
Эля Грубер зовет меня.
ДЕББЕ
Деббе бежала, то быстро-быстро перебирая лапками, то вытягиваясь в плавном прыжке. Она знала, куда бежать. Далекая музыка, отдаленный зов тихой мелодии безошибочно указывали ей путь.
Она добежала до края кустов, за которыми поверхностью отравленной реки блестел асфальт. По нему, грохоча и шипя как дракон, проехал, трясясь, большой неповоротливый автобус.
Я должна с ней проститься, подумала Деббе. Пока не ушла, я должна еще с ней проститься. И остеречь. Последний раз. Интересно, где может быгть Бремен?
