Но чтобы научиться этому, мне пришлось отрешиться от умений, привитых Гаэлтаном. Было очень сложно подавить в себе эту ставшую интуитивной открытость. Ведь она тоже по-своему эффективна. Вспомните, я рассказывал о покушении на меня. Тогда друидская наука проявила себя лучшим образом. Мне вдруг опять вспомнилось, как я убил Гаэлтана. И подумалось: это было самое большое везение в моей жизни. Только сейчас я осознал: друид просто должен был проснуться, перехватить мой удар. Пожалуй, даже я смог бы это. А он — и подавно. Как? Как мне удалось его убить?!
Нет! Надо выбросить это из головы, иначе я уже буду спрашивать себя: «Зачем он позволил себя убить?»
Может быть, кто-нибудь и способен совместить восприятия марсиан и друидов — две на первый взгляд равные, но взаимоисключающие вещи. Я пока не знаю, как этого достичь. Передо мной был выбор: оставить себе старое или научиться новому. И я выбрал новое. Почему? Потому что обладание таким умением урезает подобное умение твоего противника до минимума. У нас с Шутом был об этом разговор в самом начале, когда он только начинал пробуждать марсианское чутье во мне.
* * *
Это произошло на рассвете. Вокруг были руины, которые с небольшими доработками и составляли полосу препятствий. Собственно, строили ее плутонцы по указаниям наставников. А эта местность наверху — ее называли полигоном, и охранялась она еще строже, чем катакомбы. Скажу больше: и выбраться из нее иначе чем через подземелья было на грани невозможного. Обилие ловушек и охранников — через них и Хансер с Гюрзой не прорвались бы. Не уверен, что тому же их Иллюминату хватило бы сил и способностей на такое. Защита возводилась веками.
Какая-то высокая стена, единственная оставшаяся от стоявшего здесь раньше дома. Верх неровный. Даже не представляю, чем так могли его снести. Я сидел в выемке, опираясь спиной о камни. А Шут стоял на самой высокой точке. Именно в тот день я окончательно определил: несмотря на свою смуглую кожу, он с Темной стороны. Нет показного благородства светлых доменовцев, но это как раз совсем ничего не доказывало. Плутон — он хорошо выбивает из человека все лишнее, наносное, придуманные идеалы, несуществующие запреты. Но так любить солнце может лишь тот, кто его почти не видел. Думаю, светлый доменовец за свою жизнь насмотрелся и рассветов, и закатов, и всего чего угодно. А вот для темных — это как для жителя пустыни горный родник с холодной до ломоты в зубах водой. Сколько ни пей — а хочется еще, и кажется, ничего вкуснее ты никогда не пробовал.
Часть стены резко уходила вверх, на самом пике был пятачок едва ли локоть в диаметре. Вот на нем Шут и стоял, вытянувшись, как легионер перед центурионом, словно готовясь приветствовать восходящее светило воинским салютом. Мне, конечно, было не до этих церемоний. Ночные тренировки — самые опасные. Приходится бегать почти на ощупь, даже умение видеть в темноте мало помогает — ведь темп все убыстряется. А оступиться и упасть — можно половину костей поломать. Низший бы тут не выжил. А вот у высшего шансы есть.
— Как ты себе представляешь адептов Марса? — вдруг спросил Шут.
— Никак, — буркнул я в ответ. Я был слегка раздражен. Мало того что он Тер отпустил отдыхать, а меня — нет, так еще и заставил карабкаться на эту, будь она неладна, стену. Словно сам на этот восход посмотреть не мог.
— Что значит «никак»? — усмехнулся он.
— А то и значит. Не задумывался я над этой ерундой.
— Ложь, — спокойно ответил он. — Ты пошел ко мне в обучение, а это долгий и очень неприятный процесс. Значит, ты что-то увидел в подобных мне, что заставило тебя это сделать. Какие-то черты, способности. Ведь друидская боевая школа не так плоха. А вместе с прочими талантами делает тебя крайне опасным. Зачем тебе еще что-то?
Он заставил меня задуматься. Конечно, сама цель давно вытеснила из головы причины, ее породившие. О том, чтобы послать его подальше, речи не шло. Я был его учеником, он мне нужен, значит, придется какое-то время смотреть на эти дурацкие рассветы-закаты, отвечать на его бесконечные «почему?», «зачем?», «как ты думаешь?».
— Марсианин — это высший, в наибольшей мере подготовленный для боя и убийства лицом к лицу, — сказал я.
— Почему ты так считаешь?
— Это все знают.
— «Все» — значит, никто. Мне почему-то казалось, что ты — не все. Тем более что я про «всех» не спрашивал, я спрашивал про тебя, — жестко отрезал он. — За счет чего они таковы?
Ухо резануло слово «они». Не «мы», а именно «они», словно Шут отстранял себя от школы Марса. Все-таки интересно, из какого он домена? Лично мне в тот момент в голову пришел лишь Некромантский. Только его высших нельзя отнести к школе какой-либо из планет. Хотя еще было Воинство Небесное, но его я отбросил сразу. Не походил Шут не то что на ангела, а даже на бывшего ангела.
— Они в совершенстве владеют любым оружием, — начал перечислять я. — Каждый из них двигается с невероятной скоростью, потому прочие высшие в рукопашной против них не имеют шансов. А их сверхъестественное предчувствие действий противника не только дает им преимущество в бою, но и почти полностью блокирует предчувствие противостоящего марсианина. Вот этим-то ваш способ восприятия и лучше того же друидского.
— Да-а-а, — протянул Шут. — Конечно, на Плутоне самое большое разнообразие, но и на Марсе не все одинаковы. Мне почему-то казалось, что плутонцы как никто другой должны это понимать. Ведь и у вас, к примеру, есть духи, а есть рубаки, и они мало похожи.
— Ты хочешь сказать, на Марсе так же? — Теперь разговор заинтересовал меня.
— Не совсем. Но я тебе уже говорил: вы — более гибкие при обучении. У нас же эта жесткость проявляется во всем. Обычные высшие не видят разницы между нами. Я тоже, кстати, читал книгу Луи. Типичный взгляд на адептов Марса снаружи. Но если разобраться, прочим видеть разницу необязательно. Для них она слишком мала, чтобы на что-то повлиять. Ты — другое дело.
— Почему?
— Суди сам. То, что ты уже знаешь и умеешь, позволит выжить в столкновении даже не с любым плутонцем, а с любой их группой. Ты превосходишь их во всем. Значит, обучение у меня позволит тебе только одно: стать на одну ступень с марсианами, причем в их стихии. А для этого ты должен понимать разницу между ними. Потому что незначительные для прочих детали в стычке марсиан становятся той чертой, которая отделяет жизнь от смерти.
Он все так же стоял на самой высокой точке стены, не удосужившись даже повернуться ко мне. Будь я поэтом, меня, наверно, вдохновила бы эта картина: развалины, а на них — два человека, словно бы одни во всем этом мире. И они ведут неспешную беседу на отвлеченную тему. Да уж, маркизишка оценил бы.
