Рука приятеля слегка дрожала, когда он подносил сигарету ко рту.
— Что случилось? — Не поднимая взгляда от меню, буднично спросила я.
Парень молчал, а потом вдруг пробормотал:
— Саш, я поговорить с тобой хотел. Серьезно.
Его взволнованное лицо и полные неясного страха глаза буквально вопили, что наши с ним дела совсем паршивые. Похоже, давний знакомый решил сделать очень глупые признания. Внутреннее я напряглась, уже выдумывая слова для отказа, чтобы не ранить его глубоко. Стало понятно, что наша дружба закончится сегодняшним вечером.
— Валяй. — Беззаботным тоном предложила я.
Снова вернулся официант, готовый принять заказ. Сильно расстроенная я наугад ткнула в название, и только потом прочитала, что пальцем попала в строчку с ненавистным борщом. Пашка пытливо разглядывал меня, нетерпеливо дожидаясь, когда официант отойдет к другому столику.
— Саш… — Наконец, решился он, глубоко вздохнув и нервной рукой смяв в пепельнице окурок.
— Извините, но это вам. — Снова раздался голос официанта. Приятель, не скрывая своего недовольства, сморщился от раздражения.
Передо мной поставили белую чашечку с кофе на маленьком блюдце. Недоуменно я глянула на официанта, но тот только пожал плечами и сказал:
— Молодой человек за тем столиком, — он махнул рукой, — просил передать, что это вам. Кофе без кофеина. Ээээ, — он замялся, — как вы любите.
— Что?! — Опешила я, повернулась в указанном направлении, мой желудок завязался крепким узлом.
В самом углу на удобных диванах, а потому скрытые для взора остальных посетителей, сидели Заккери, Филипп, крутившаяся нетерпеливой юлой девчонка лет пятнадцати и Елизавета Вестич во всей своей красе. Все четверо со снисходительными улыбками внимали стрекоту стайки школьниц, возносивших талант актрисы и сующих ей бумажки для автографов. В нашу сторону они, к счастью, даже не косились.
— Извините, — обратилась я к официанту, — скажите, а у вас есть зефир в шоколаде?
Пашка багровел и, кажется, был готов взорваться, как воздушный шарик.
— Есть. — Не понял официант, но почувствовал, что стал невольным участником непонятной игры, сильно злившей моего спутника.
— Пожалуйста, передайте за тот столик, как ответный жест, передайте, что зефир я готова отдать его спутницам. Хорошо?
Официант недоуменно кивнул, отходя.
— И запишите на счет молодого человека, передавшего кофе! — Уже ему в спину крикнула я.
— И что это значит? — Сдержано поинтересовался Павел.
— Да так, знакомые из института. — Отмахнулась я, стараясь держать раздражение в кулаке. — На чем мы остановились?
Неожиданно на скатерть упал пожухлый бордовый лепесток, а потом еще один. Скосив глаза, я обнаружила, что цветы в вазе стремительно темнеют и съеживаются, будто в ускоренной киносъемке. Букет подарил настоящий листопад, и свежими остались лишь парочка роз. Как для покойника, честное слово. Открытие добавило мрачного юмора подлой ситуации.
Паша помолчал, потом быстро заговорил, словно боялся, что его перебьют:
— Саш, мы знаем друг уже много лет. Мы еще детьми были, когда познакомились. — Он жалобно заглядывал в мои глаза, и мне становилось как-то очень тоскливо и обидно. — Я всегда тебя поддерживал и после аварии тоже всегда был рядом.
Это был удар ниже пояса! Вспоминать, что он носился со мной, как с ребенком, не давая впасть в депрессию, звучало не по-дружески!
— Понимаешь? — Приятель накрыл влажной ладонью мои пальцы, сжатые в кулак. — Я хочу постоянно о тебе заботиться, мне просто необходимо это… Я хочу быть с тобой.
— Ты же и так со мной. — Напряженно пробормотала я.
— Нет, я хочу…
На стол осыпались остатки роз, превратив букет в голые прутики с коричневато-зелеными шипами, словно в отдельно взятое кафе залетела осень, обнажила цветы и исчезла.
— Извините! — Раздался голос официанта, я воспользовалась заминкой и отдернула руку, спрятав ее под стол. Пашка шумно выдохнул и уставился на невольного курьера злобным взглядом. Тот плюхнул передо мной тарелочку с кусочком черного хлеба. — Это тоже вам, — официант явно чувствовал себя не в своей тарелке, смахивая ладонью со скатерти съежившиеся лепестки.
— Кто? — Я заставила себя не оглядываться, а потому сидела, неестественно выпрямившись на самом краешке стула.
— Ээээ… брюнет. — Покосившись на дальний столик, отозвался бедняга.
— Брюнет, значит. — Через сжатые зубы пробормотала я. — В таком случае, передайте ему мою благодарность. Хлеб — это как раз то, что нужно!
Теперь Пашка покраснел в цвет скатерти, накрывающей столик. Официант ушел, а я тут же поднялась, с грохотом отодвигая стул.
— Паш, мне что-то есть расхотелось. Ты можешь отменить заказ? Я подожду тебя на улице.
И пока он возмущенно мычал, явно растерявшись, выскочила из кафе. Холодный ветер тут же остудил горящие щеки, внутренности рокотали. Конечно, мой быстрый уход выглядел позорным и поспешным бегством, но семейка злых фей сводила меня с ума!
У дверей квартиры, ругая себя последними словами, я позволила Пашке себя поцеловать, понимая, что он для меня является кусочком простого постного хлеба. Мне отчаянно хотелось находиться в другом месте, совсем с другим человеком (или не совсем человеком?) с невероятно синими глазами.
Я загадала, что если Филипп мне позвонит завтра, то не стану слушать доводы рассудка и уступлю нам обоим. Тем более что с рассудком мы рассорились уже давным-давно.
Глава 6
Большие ошибки маленьких детей
Я вскочила с кровати, почувствовав, что захлебываюсь кровью. Приложив руку к лицу, чтобы не закапать ковер, я бросилась в ванную. Раковина тут же окрасилась алым, густые капли падали на кафель. От приторного запаха и солоноватого вкуса на языке меня замутило, комната пошатнулась.
В этом доме жило целых два врача, но оба еще вечером, пока в кафе рушились мои отношения с единственным другом, укатали в командировку.
Меня колотило в панике, руки стали холодными, зато тело бросило в жар. Кровь остановилась резко, словно полностью вылилась из перевернутой чашки. Сполоснув рот и умывшись, я посмотрела в зеркало и не узнала себя: бледное лицо и неестественно расширенные зрачки напомнили мне покойников, каких мы препарировали в медицинском институте. Тут мне стало по-настоящему страшно.
Включив свет во всей квартире, я забилась в уголок дивана, завернувшись в плед, и тряслась. Пережитое казалось кошмаром наяву. Настенные часы, словно насмехаясь, показывали полночь, две тонкие стрелки сошлись на цифре двенадцать, ввергая меня в еще больший ужас.
