— Я не хочу приказывать…
— Полно, — Тимаков подобрался, зачем-то поддернул сползающий рваный рукав. — Вы извините, если утром наговорил…
Я подал ему ладонь:
— Незачем. Бастель.
— Георгий. — Тимаков пожал мою руку.
Мы пропустили телегу и зашагали по дороге к моргу.
— А далеконько мы за големом отмахали, — оглянулся капитан.
Я остановился, пораженный.
— Слушайте, Георгий. Я ведь только что понял. Голем не мог сам.
— Что?
— Голем — существо исключительно тупое, из-за своего искусственного происхождения воспринимает лишь простые команды, не больше. Охранять. Не пускать. Пыхать огнем. А чтобы вот так скакать…
Я покрутил головой.
Очень кстати, что больница на окраине. Керн знал, где строить. Морг через подъездную дорогу упирается в лесок. Лесок реденький, осинник, но все же. Тропки, видимо, выводят к кладбищу. Построек мало, все больше к самой больнице жмутся, с той стороны и полюдней вроде бы. До взгорка с развалюхой лужок тянется и лес опять же по левую.
С первого взгляда и неоткуда големом управлять. Или сиди у всех на виду, или забирайся в чащу, рискуя выпустить каменюку за предельное для прямого контроля расстояние.
А если?..
Я посмотрел на окна второго больничного этажа, просвечивающие за крышей морга сквозь ветви одинокой липы.
— Георгий…
— Что? — Тимаков проследил за моим взглядом.
— Как думаете, может некто, сказавшись, допустим, больным?..
— Ах ты ж!.. — понял Тимаков, не дослушав.
Нащупывая убранный в кобуру револьвер, он кинулся к воротам.
— Да стойте же! Там наверняка никого уже нет.
— Хоть доктора допрошу! — крикнул Тимаков. — Пусть попробует мне отвертеться! Он мне все как на блюдечке!..
Он проскочил к крыльцу, увернувшись от разворачивающего шланг пожарного расчета.
— «Персеполь», в половине седьмого, — предупредил я.
— Буду.
Тимаков исчез.
Майтус встал за плечом, вздохнул.
— Домой, господин?
— Да, — сказал я, — домой.
Мы прошли мимо полицейских, пытающихся выволочь отброшенную големом карету обратно на дорогу. Черный лаковый борт уродовала дыра, по окружности усеянная, как зубами, желтой щепой.
В осиннике фыркала уцелевшая лошадь.
— Господин, — сказал Майтус, — вы ведь могли меня использовать…
— Тебя? — сделав вид, что удивился, спросил я.
Мы миновали пост, перед которым стоял пустой катафалк, и свернули к центру города. Шарабан, полцарства за шарабан!
— Кровь… против голема…
— Это бы убило тебя, Майтус, — сказал я, вяло собирая пыль сапогами. — И потом — не было никакой гарантии. А если с другой стороны был Ритольди…
Больничный корпус остался позади. Немощеная улочка бросилась в объятья улицы пошире. Здесь было тихо и пустынно. В глубине дворов висело белье. У бочки, свернувшись, спал пес. Будто и не было рядом осады морга.
Ни выстрелов, ни криков. Ничего.
Портье за стойкой был категоричен. Никто меня не спрашивал, записок не оставлял, нумером не интересовался.
В коридоре второго этажа влажно поблескивали полы.
Мы прошли в свой конец, как преступники, оставляя отпечатки грязных подошв. Я пожалел, что не отряхнул сапоги на лестнице.
Прощай, труд поломойки!
— Ах, ван Зее! — донеслось из-за приоткрытой двери соседнего нумера. — Вы — фантастический негодяй!
Женский голос был глубок и страстен.
— Татьяна, голубушка! — торопливо зазвучал в ответ вибрирующий козлетон. — Поймите меня правильно, я просто был вынужден прекратить кредит…
— О да! — женщина разразилась уничижительным смехом. — Вы как всегда ни в чем не виноваты!
За дверью послышались шаги, они то удалялись, то приближались. Раздраженные, рассерженные.
Мне представился нумер с широкой, как раз для адюльтера кроватью, балдахин с кистями, тяжелые шторы, столик с бокалами и бутылью в ведерке и полуодетая мужская фигура, худая, невысокой крови, скорчившаяся на банкетке.
— Помилуйте, не тираньте меня!
— О, вы меня не знаете, ван Зее!
Шаги снова приблизились, притопнул каблучок, дверь с грохотом закрылась, лишая нас возможности дослушать разыгрываемую сцену.
Майтус хмыкнул в усы.
— Порывистая дамочка.
— Майтус, — сказал я, — она по крови наверняка тебя выше.
— Ну, гонора-то у нее — на целую статс-даму…
Я заклацал ключом в замке.
— А, на самом деле, или из провинции, или актриска театральная, — продолжил кровник. — Я таких, господин, много видел.
Я выпрямился, распахнув дверь.
— Все, не трещи…
В нумере все было на своих местах — и мазь, и чемодан, и бумаги, и белье. Я прошел в комнату, со стоном высвобождаясь из грязного мундира.
Сейчас бы еще ванну!
— Мне готовить карету, господин? — потоптавшись на пороге, спросил Майтус.
— Да, — из нетронутого ящика бюро я достал ассигнации: рублевую — желтую, трехрублевую — зеленую. Сунул кровнику. — Вот, это каретному двору и отдельно мастеру.
Майтус кивнул.
— И еще… — Из другого ящика я выгреб серебро. — Купи воска, туалетной воды и револьверных патронов четыре дюжины. К пяти вернуться успеешь?
Кровник, соображая, почесал затылок.
— Если торопясь…
— Тогда торопись. В пять будут мальчишки, проведешь ко мне в нумер.
— Это утренние-то?
— Они самые.
— Всю ватагу что ли? Опасно, — качнул головой Майтус, — поворуют еще, сами не заметите…
— Ты приглядишь, если что. Все, беги, — я хлопнул кровника по плечу. С чекменя взвилась пыль. — Хоть бы почистился, черт.
— Вот приедем в поместье… — Майтус застыл с поднятой ногой. — А «черт» — это кто такой?
Я улыбнулся.
— Это в ассамейской ереси — нечистый.
Кровник хохотнул.
— А так и есть.
Я закрыл за ним дверь.
Шум крови вроде бы в голове подутих. Зато вновь стало дергать срастающуюся руку. Не рассчитал, выложился в морге досуха. А уж что там с Подгайным… Нет, всыпал бы мне за такое мой учитель, ой, всыпал бы.
Розог двадцать.
Интересная все-таки там защита вокруг «козырей» была накручена. И слова редкие. И бьют больно. Ритольди в этом как раз большой специалист.
Неужели действительно он?
Кряхтя по-стариковски, я сбросил сапоги. Босиком по половицам прошел к окну, отдернул штору. Фонарь. Арка. Угол дома. Слева виден скат крыши.
Прохожие: господин в рединготе, студент в тужурке, жандарм на лошади. С краю еще, похоже, городовой торчит в будке.
Я пробежался взглядом по окнам — далеко, бликует, если и есть наблюдающий, то мне не заметить. Да и кровь с ним.
Зеркало проверить, вот что.
Дробный стукоток в дверь остановил мое движение.
