Я занялся изучением своего второго «я». Конечно, в этом большей частью вынужден был довольствоваться слухами. Из них мне стало известно, что тот, кто живет во мне, не любит привлекать к себе внимание и не разговаривает с людьми, голоса его никто не слышал, хотя он как-то говорит.
Этого я так и не понял: как можно разговаривать с людьми, не раскрывая рта? Но так рассказывали люди, и я внес это в разряд загадок, которыми полно мое второе «я».
Для себя выяснил, что оно знает все, что известно мне, к тому же с памятью у него нет таких проблем, как у меня.
Может ли оно убивать? Если честно, то я не знаю. Было несколько случаев, когда те, кто обижали меня или использовали мою болезнь в своих целях, потом оказывались в больнице.
Но раньше обходилось без смертей, правда, тогда не было и причин лишать кого-то жизни.
Неясное чувство говорило мне, что мое второе «я» способно на убийство. У него нет моральных устоев, оно первобытно и часто не задумывается о последствиях своих действий.
Увы, от этих размышлений ничего не меняется в моей жизни. Она становится хуже день ото дня, и я не знаю, как это остановить.
Теперь и для милиции я стал главным подозреваемым во всех убийствах, совершаемых в городе, а это уже грозит не просто большими, а очень большими неприятностями. Кажется, будто попал в какую-то машину, которая затягивает меня в свое механическое нутро, чтобы перемолоть, и не остановится, пока это не сделает.
Если я уеду из города на несколько дней, это пойдет мне только на пользу — во-первых, выведет меня временно из числа подозреваемых, во-вторых, даст возможность отдохнуть, отвлечься от мыслей о смерти Ольги и подумать, наконец, о том, как жить дальше. И стоит ли вообще жить?
Вечерело. Я лежал на полу балкона и смотрел в летний шелестящий листьями сумрак, изредка поднимая голову к звездам.
Я чего-то ждал. Дорожная сумка у меня была собрана, там лежали: смена белья, полотенце, зубная щетка и паста. Вполне достаточно, чтобы прожить у сестры неделю.
Теплый ветерок обвевал меня, понемногу начиная отдавать ночной прохладой.
Пронзительный звонок
Распахиваю дверь.
Там никого…
Лишь мокрые следы на черных половицах.
Я поднял голову. Нет, не послышалось, звонок действительно прозвучал. Казалось, на светлом паркете тают яркие сочные звуки, оставляя после себя звенящую тишину.
С трудом поднялся и поковылял к двери.
Со сна двигаться не очень-то приятно, да и ноги все еще болели после похода на свалку. Я открыл дверь, даже не спросив, кто за ней, и недоуменно остановился, разглядывая сумрачную лестничную площадку. Никого… только на полу около моей двери лежал аккуратный сверток из вчерашней газеты
Я развернул его и увидел окровавленный нож настолько знакомой конфигурации, что у меня екнуло сердце, и неприятный холодок прокатился по телу, поднимая волоски.
Кровь на клинке давно высохла, и, когда я взялся за рукоятку, она коричневым порошком осыпалась на пол.
Этот нож я делал сам. Долго, кропотливо, используя знание древних мастеров. Сама форма лезвия была необычна, ее тоже нашел в старых книгах об оружии. Рукоятка повторяла контуры моей сомкнутой ладони. Я вырезал ее из скрученного ореха — искал подходящий материал, пока мне не привезли корень из Таджикистана, — а позже оплел рукоятку прочным кожаным ремешком, чтобы она не выскальзывала из потной ладони.
Идея сделать такой нож возникла у меня после рассказа тренера о том, как в давние времена изготавливали оружие самураев. Тогда все было строго индивидуальным: меч, кинжал, копье подгонялись под руку, рост и манеру боя.
Мой нож был уникален, второго такого просто не существовало. Он создан для меня и мною самим. Когда я брал его в руки, то сразу переставал замечать, а для этого пришлось долго возиться с балансом. Лезвие ножа темно, как ночь, оно не дает отблесков. Это оружие настоящего воина, созданное для боя, а не для уличных драк.
Я не беру его с собой ни при каких обстоятельствах, уже много лет он лежит в созданном специально для него тайнике.
Как нож оказался на лестничной площадке? На этот вопрос у меня не было ответа. Я никому не рассказывал о тайнике…
Я взглянул на бурый порошок, и у меня почему-то мелькнула мысль, что если сделать анализ засохшей крови, то окажется, что она той же группы, что у покойного Владимира Шарафутдинова. Странное ощущение, что Шарика убили моим ножом, не проходило.
Звуки тают, исчезая,
оставляя тишину
В ней хранится память мира.
И рожденье вселенной.
Как начало нас самих.
Я еще раз прислушался, но не услышал ни удаляющихся шагов, ни стука закрывающейся двери подъезда, словно тот, кто подбросил нож к двери, ушел, проскользнув сквозь стену, или… нож всегда лежал здесь.
Это было непонятно. Я пожал плечами, спустился вниз до двери подъезда и, все так же недоумевая, вернулся к себе. Запер дверь и стал отмывать нож под струей теплой воды, хотя знал, что удалить всю кровь до последней молекулы невозможно. От ножа надо немедленно избавляться, он веская улика против меня.
Но этот нож давно стал частью меня: слишком долго я его делал, вкладывая всю душу.
Я подтянулся и осмотрел тайник, ища следы взлома. Ничего не нашел и еще больше расстроился.
Тайник был устроен на заваленных старыми вещами антресолях, за фальшивой задней стенкой. Найти случайно его невозможно, слишком неудобно добираться. Надо подставить стол, затем стул и по ним влезть на антресоли с ногами, иначе не дотянешься, и только потом, аккуратно отодвинув рухлядь, нажать в определенное место на задней стенке, тогда она отойдет. Не думаю, чтобы это мог сделать кто-то кроме меня, и не оставить следов.
Все сходилось к тому, что достать нож мог только я — второе мое «я»…
Следовательно, и Шарика убило оно. Это было скверное известие, у меня похолодело все внутри, а сердце больно защемило. Неприятнее всего то, что кто-то знал об этом, иначе не подбросил бы мне окровавленный нож…
Не то, чтобы я испугался. Живя неопределенной двойной жизнью, поневоле привыкаешь ощущать себя больше мертвым, чем живым, а разве мертвые страшатся чего-то?
— Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост, пробормотал я, как молитву слова из кодекса воинов.
Когда вы не можете решить: идти или не идти — лучше не ходите.
Когда вы задаётесь вопросом: есть или не есть? — лучше не ешьте.
Когда вас мучит вопрос: умереть или не умереть? — лучше умрите…
