— Может и так. Но не думаю, что у истинного Творца короткая память. Он ведь должен помнить все…
— А я думаю — ты и есть Творец.
— Мне приятны твои мысли, — улыбнулся я.
— Или лицемер! — съязвила она.
Я насторожился, повел носом, задумчиво глянул на нее.
— Ух, как глубоко!
— Нет, ты точно притворяешься!
— А ты снова льстишь, — кисло покривился я.
— Я говорю то, что думаю, — отрезала Тайла. — То, что хочу думать.
— Лишь поэтому я слушаю тебя внимательно, — заглянул я в ее глаза.
— Так что не перечь мне! — звонко прикрикнула она.
— Ладно, не стану, — успокоил я ее.
— Творец ты и есть!
— Творец, так Творец, — равнодушно кивнул я. — Пусть так и будет. В общем-то, неважно. Хотя важно то, что это уже чистая лесть.
— Нет, то истина.
— Твоя.
— Ну и пусть! — снова пристукнула она кулачком по земле. — Пусть только моя. Но зато теперь я точно уверена, что Бог есть. И я буду всегда верить в него. Пусть ты и не Творец на самом деле, а его посланник, слуга, или еще кто-то. Пусть! Но для меня ты — величайшее из чудес и загадок мира. Да и для всех других тоже. Вот только немногие знают о тебе. А жаль.
— Не жаль, — жестко парировал я. — Для их же блага лучше не знать меня. Сама же стала свидетелем, того, что могу творить я с людьми.
— Да, ты жесток! — скорбно отметила она, прикусив губу.
— Нет, справедлив, — равнодушно поправил я. — А справедливость — это страшно. Особенно для тех, кто ее изначально нарушает. Да только забывает, что нарушить ее невозможно. Ибо жизнь в любом обличье заставит нести ответ за свои деянья. Это даже не справедливость, это закономерность нашего мира. И кто ее не учитывает, того наш мир ставит на место с помощью этой самой закономерности. Или попросту выбрасывает за свои пределы. Пусть он и беспределен.
Ее блестящие темные глаза на миг озарились далеким кровавым пламенем, что мерцало в глубине моих глаз.
— Тогда ты просто палач. Ведь ты караешь тех, кто нарушает справедливость.
— Палач лишь исполняет казнь, — напомнил я, принюхиваясь к ее вспыхнувшему негодованию. — Он не выносит приговор. В его желаниях нет места смерти. Он простое орудие в руках чужой воли, как топор в его руках.
— Тогда ты занимаешься самосудом, — подвела итог Тайла.
— Самосудом я занимаюсь лишь над самим собой, — парировал я. — Ибо само слово говорит за себя.
Она покачала головой.
— Какой… хоть как вывернешься. Змей ты изворотливый. Холодный скользкий змей — искуситель. Искусить саму Тайлу — самую искушенную девушку «Блудного сына». Это ж надо!
Я чистосердечно засмеялся. Приятно слышать искренние отзывы.
— Говорю же — зови, как хочешь. И каждый зовет меня, как хочет. Я даю вам свободу, полную свободу слова. Потому как мне интересно, какое имя мне присвоили в очередной раз. Как меня назвали и что обо мне подумали. Ведь сила моя в том, чтобы вы думали обо мне, причем, неважно как. А если бы меня как-то изначально звали? Я не имел бы свободы. Имя наложило бы на меня определенное бремя, и приковало к определенному образу. Заставило бы жить в определенном месте, и мечтать определенным образом. Но мне нравится свобода. Я полновластный хозяин своей мечты, своих желаний. Они всегда у меня есть, и я всегда их воплощаю, пусть они совершенно не похожи на людские. Потому как мечту зарождает мысль. А мысль, она… она… нет, я не могу тебе это объяснить. Вернее — ты не поймешь. Вернее поймешь, но не сразу. А в этом мире время решает многое — мне ждать некогда. Словом мысль таит в себе все. Наш мир — это мысль. Короче… хватит болтать!
И я снова нежно и продолжительно поцеловал ее трепетные губы, запечатав тем самым бесконечный, как сама жизнь, спор.
Долго ли я пребывал с ней? По вашим меркам может и не очень. А по моим так и вовсе пшик. Но с тем же я постиг столько, на что многим бы потребовалась целая жизнь.
Я раздобыл ей одежду. Я нашел золото. Я помог ей, и ее семье покинуть этот городок. И вызволил ее брата. Не буду утруждать вас детальным описанием всех тех действ, но скажу просто — я ей помог. И она мне благодарна. И будет благодарна всю жизнь. А взамен? Взамен она поцеловала меня на прощание, и прошептала нежно, глядя мне в глаза:
— Я люблю тебя.
И веяло от ее слов теплом и доверием. И пахли они искренностью. А большего мне и не надо.
— Останься со мной, — молил ее голос.
— Не могу, — сожалеюще молвил я, расправляя ее волосы.
— Почему?
— Тогда я лишусь свободы, а значит, потеряю истинный лик. И стану простым человеком.
В ее глазах мелькали призрачные паруса надежды. Но корабль безжалостно уносился вдаль.
— Как бы мне хотелось этого. Я хочу быть с тобой.
Я коротко покачал головой, и красноречиво сверкнул глазами.
— Если я стану человеком, то лишусь силы. А желания и мечты мои приземлятся, и не смогут более воспарить. Но мне нравится летать.
— А я не могу летать с тобой? — голос ее дрогнул робким туманным желанием.
— Увы, Тайла, увы! — произнес я обреченно. — Я бы рад, но ты тоже простой человек. Летать, правда, может каждый, но вот научится — это сложно. И в первую очередь — ввиду отсутствия вашего же желания. А я навязываться не люблю — я люблю летать.
Она горько вздохнула, и прижалась ко мне.
— Как же я буду жить без тебя?
— Очень счастливо.
— Нет, мне будет очень плохо.
— Лишь первое время.
— Но я всю жизнь буду помнить о тебе.
— Это приятно.
— Ты мой Бог!
— Пусть так. Но это лишь твоя истина.
— А иные меня не интересуют.
— Вот и отлично.
— Мы встретимся еще?
— Пути мои неисповедимы.
Она подняла глаза, проницательно посмотрела на меня и едва не взмолилась.
— Так может, на прощание хоть скажешь — кто ты?
Я усмехнулся.
— Ты же знаешь ответ.
— Откуда мне знать? — Тайла сильно сжала мою ладонь.
— Ты же знаешь, что я скажу.
— Да. Ты снова скажешь: «Это неважно», — с глубокой горечью отметила она.
— Да. Так я и скажу, — несколько разочарованно уронил я.
— Но… это не раскрывает твою суть.
— Напротив, — я откинул упавшую прядь ее чарующих волос. — Это как раз таки ее и раскрывает.
Я улыбнулся, и снова ее поцеловал. И мягко отстранил. Ее большие округлившиеся жемчужины глаз предательски блестели. Длинные пушистые ресницы робко дрожали. Равно как и ее простые хрупкие желания. Но я уже чувствовал — они крепнут. Вскоре она уже сильно изменится. Невзгоды и трудности перестанут довлеть над ней — она с легкостью станет преодолевать их. И нет в том моей заслуги. Только ее. Мое здесь лишь одно — желание, что так и будет.
