— Покусай меня эльфуш, это действительно ты… Это он! Наконец-то!
Закованный разбойник смотрел на князя без страха и без почтения — внимательно, будто задал вопрос и теперь ждал ответа.
— И за кем осталось последнее слово? — с усмешкой спросил князь, останавливаясь прямо перед лицом Юса Садовника, благо тот, закованный, не мог причинить ему вреда.
— Ты его чувствуешь? — тихо спросил разбойник. — Там, внутри? В душе? Каково тебе жить с ним — легко?
Усмешка князя медленно померкла.
— Легко, — сказал он, жестко глядя разбойнику в глаза. — Совсем не заметно. Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты — струсил.
— Ты думаешь? — спросил Юс Садовник.
— Тебя казнят завтра, — сказал князь. — Я выписал из-за моря палача — такого, каких прежде у нас не бывало. Ты проживешь под пыткой часа три, не меньше. Мастер не позволит тебе потерять сознание.
— Ушастый Звор не ошибся в своем выборе, — сказал Юс Садовник.
— Да, — подтвердил князь. — Не ошибся.
* * *
Утром его, закованного, посадили в позорную телегу и медленно-медленно повезли на рыночную площадь, где уже сооружен был специальный эшафот. Не просто помост с плахой или виселицей — на этот раз площадку для казни строили по чертежам иноземного мастера, и местные палачи дивились хитроумным устройствам, до которых соотечественники приговоренного до сих пор не додумались.
Юстин ехал, прислонившись спиной к деревянному борту телеги. Смотрел назад; город уходил от него, будто уносимый отливом. Улицы соскальзывали в никуда. Толпы тянулись мимо — и тоже соскальзывали. Юстин поразился, как много стало в городе людей. В давние времена все было не так.
На нем камнем лежали слова Арунаса: «Я теперь думаю, что его вообще не было. Это было просто еще одно испытание, и ты — струсил».
Он был уверен, что Арунас не прав — но жизнь соскальзывала с него, отступала, как вода, позади были годы лесной жизни и чужих смертей, впереди были три часа пыток — и Юстин думал, что, может быть, он ошибся?
От этой мысли ему становилось плохо. Он следил, чтобы лицо его не выдало тоски — ведь люди, которые пялят на узника глаза, решат, что он боится смерти. Боится иноземного палача, специально выписанного Арунасом из-за моря…
Случайно ли, что Арунас так ненавидит его?
Звор не стал бы выписывать заморского палача. Но, придумывая для Юстина казнь, Арунас не нарушает воли Звора. Красный шелковый флажок — если он действительно есть в душе Арунаса — не помешает ему присутствовать на казни…
Хватит ли у Юстина сил все три часа хранить мужество — и не дать князю повода для злорадства?
Он сам выбрал свою судьбу. Но, может быть, его отчаянная воля к неприкосновенности собственной души — всего лишь предрассудок? Вроде брезгливости к домохранцам?
Он мог бы стать князем… Он мог бы прожить счастливую жизнь рядом с любимой женщиной. Воспитать детей.
Толпа глядела на приговоренного разбойника со священным ужасом. Странная усмешка на покрытом шрамами лице вгоняла обывателей в дрожь.
Кое-кто защищался от его взгляда домашними оберегами.
Кое-кто вытирал слезы. Те, в чьей бесправной жизни не на что было надеяться, кроме как на помощь Благородного Юса…
Телега свернула. Дорога осталась позади; впереди простиралась площадь, а на ней — помост, зрители и, конечно, Арунас на особом возвышении.
Цепи снова натянулись; Юстина втащили на помост, он увидел крепыша в красной накидке, с круглыми карими глазами, которые с нескрываемым любопытством глядели на узника сквозь прорези. Заморский мастер был польщен громкой славой своего клиента; радостно суетясь, он что-то объяснял благосклонно слушающему Арунасу, по очереди показывал инструменты, водил пальцем по своему животу, вдаваясь в анатомические подробности.
С Юстина сняли рубаху, растянули его руки в стороны, плашмя положили на деревянное колесо…
Он стоял перед белой, покрытой толстым слоем известки стеной. На стене был нарисован углем эшафот, палач, колесо — и распятая на колесе обнаженная человеческая фигура.
Юстин вздрогнул. Увидел поверх рисунка на стене свою собственную тень, обернулся.
Полутьма. Небольшой зал. В центре его — стол, на столе кувшины и бутылки, блюда, кубки. Огоньки свечей — но какие-то тусклые, будто ночные бабочки. Два кресла.
За спинкой одного из них Юстин разглядел высокую фигуру, и сумрак вокруг нее сгущался, превращаясь в тьму.
— Добро пожаловать, — сказал Ос, Хозяин Колодцев. — Как ни странно, эти три часа тебе приятнее будет провести со мной, чем с ними… Не так ли?
Юстин окинул быстрым взглядом рисунок на стене. Картинка чуть изменилась теперь — палач взялся тешить князя искусством.
Юстин посмотрел на свои руки. На запястьях медленно бледнел след железа.
— Прошу к столу, — пригласил Ос, Хозяин Колодцев. — Три часа пройдут, и ты отправишься в смерть, однако здесь, за этим столом, тебе будет проще думать о жизни… Ты ведь не побрезгуешь выпить со мной?
— Нет, — отозвался Юстин. — Я благодарен.
— Тебе не за что меня благодарить. Пей.
И они выпили.
— Это правда, то, что он сказал? — спросил Юстин. — Красных шелковых флажков на самом деле не существует?
Ос усмехнулся:
— Как ты думаешь… почему ты здесь, а не там?
— Я был разбойником, — сказал Юстин. — На самом-то деле я сделал в своей жизни все, чтобы быть сейчас не за столом, а на площади. Я старался быть справедливым… но я убивал, потому что сказки о благородных разбойниках остаются сказками. Мои руки в крови.
— Я знаю, — кивнул Ос, Хозяин Колодцев. — Поэтому ты умираешь.
— Я щадил, — возразил Юстин. — Я убивал, но я и щадил тоже.
— Я знаю, — сказал Ос. — Но всех жизней, которые ты спас, недостаточно для того, чтобы оказаться среди живых, а не на эшафоте.
— Значит…
— Пей.
Юстин отхлебнул; красный ручеек потерялся в густой разбойничьей бороде.
— Она… жива?
— Да. Но она далеко.
— Она… счастлива?
Молчание.
— Вы думаете… я был прав?
— Пей, Юстин. У нас еще много времени. Целая вечность впереди.
* * *
Вечность.
Юстин отвык от вина. В бытность свою разбойником он пивал напитки покрепче.
Он от многого отвык.
Догорали тусклые свечи, похожие на ночных бабочек. Ос, Хозяин Колодцев, молчал, и Юстин молчал тоже. Это было глубоко понимающее, незыблемое, как небесный свод, молчание.
Далеко на площади — и рядом, на белой стене — искусный палач заканчивал свое действо над еще живыми останками человека.
