— Наша карра сложена целиком из дерева, — сказал один юноша.
— Она умеет ходить против ветра так же легко, как и по ветру, — похвастал другой.
— Один из нас — переодетая девица, — рассмеялся третий.
И на этих словах чаша с негромким звоном распалась на три равные части.
— А теперь скажите о себе две удивительных правды! — потребовал старец.
— Мы приплыли сюда под радугой, состоящей из воды и тумана, — ответил Бран.
— На одном из островов мы встретили огнедышащего кота, — произнёс тот юноша, который едва не погиб из-за своего корыстолюбия.
— Поражают меня ваши слова, — отозвался старец, — но легко могу я рассудить об их правдивости. Ибо о похожих чудесах повествуют нам старые предания нашей страны, да и мы сами отчасти были тому свидетелями. Теперь я добавлю к вашим рассказам еще и то объяснение, коего вы от меня добивались. Дом этот, построенный на песке и беззащитный против ветра, есть живой образ того мира, откуда вы явились, с его делами, которые сами суть песок, прах и ветер.
На этих словах что-то ликующе зазвенело, точно небольшой колокол, и чаша снова стала целой — и даже еще прекраснее, чем была раньше.
— Это земля сид, или эльфов, — догадались путники. — Ведь только в их стране водятся белые животные с красными ушами и только здесь можно встретить плотские воплощения земных добродетелей.
— Да, вы правы, — отозвался старец. — Возьмите же с собой эту чашу, храбрецы. Я хранил ее для тех, кто способен понять тайны, сокрытые от большинства смертных. А сейчас мы снабдим вас волшебной едой и питьем, еще лучшими тех, что достались вам в Доме Ирухсана. И легкой вам дороги!
Параллельно с визитом моего призрачного деда произошли два важных события, что в известной мере проистекали из наших воспоминаний и бесед.
Вот первое из них.
По некоей понятной, но нечетко артикулируемой причине Готия именно теперь решила убедиться, что я и в самом деле стою своего избрания на пост, а мой слегка запятнанный оговором наследник — того, чтобы принять бразды правления вслед за мной и тащить готийскую повозку по этим бороздам и далее. И последнее, как сказали, было главным. Видите ли, я ведь был всего лишь владыка, избранный на древний сарматский манер. Против меня могли в случае и рокош объявить — законную войну подданных. Готийцы же давно подумывали о возрождении некогда урезанной на голову династии — с тем, однако, чтобы впредь никто не мог ее легко уязвить.
И вот в качестве посланника с высокими полномочиями, а еще вернее — нунция прибыл ко двору некий мессер кардинал-епископ ордена святого Езу Барбе Дарвильи.
Как ни странно, на руинах Супремы укоренились и наследовали ей не вездесущие братья-ассизцы, а некое ответвление галантных кавалеров, лощеных и равнодушных дамских любезников — духовные потомки кавалера Браммела и дамы Стайл. Тех самых, кого удостоились некогда видеть мой дорогой Торригаль и мой дед Арман. Жаль, второй не дожил до такого, а первого вместе с сынком, моим верным Бьярни, унесло по неким особо приватным делам.
Ибо мессер Дарвильи являл собой поистине редкостное зрелище.
Их монашеский орден славен своим одинаково уважительным отношением к дамам и простолюдинкам: безукоризненная любезность окрашена, тем не менее, легчайшим презрением. Орден не имеет своей собственной униформы и в некоторых случаях заимствует чужую, но по большей части употребляет цивильное. Так, мессер поверх темной сорочки с воротником-стойкой был облачен в жилет и панталоны, поверх этого развевался короткий плащ без рукавов — так называемая «крылатка», всё темно-синее. Густо-каштановые кудри до плеч покрывала шапочка совершенно кардинальского цвета — вишневого. Башмаки из мягкой кожи были безукоризненно вычищены. В довершение картины, его эбеновая пастырская трость была увенчана рогом из ископаемого мамонта, что изобличало давние и, видимо, крепкие связи с Рутеном, чётки с мелкими бусинами — вырезаны из черного гагата, а на среднем пальце правой руки сиял великолепный опал огненного цвета с какими-то чёрными искрами внутри. Щеки и подбородок были выскоблены так гладко, что, казалось, их никогда не касалась бритва, а ярко-синие глаза на смуглом лице, лишенном малейших признаков возраста, сияли насмешкой и тонким, безжалостным умом.
Впоследствии я не однажды удивлялся, как мессеру удается хранить свой блистательный вид посреди местных глин и навоза, но факт оставался фактом. Он был безупречен — сколько бы сил это не отнимало у него самого и окружающих.
А ко всему этому добавьте самые что ни на есть изысканные манеры и чувство равновесия, которым мог гордиться любой вертский бретер и поединщик, — и вы догадаетесь, что за чувство я к нему испытал.
При том, что мы не знали о нем ровным счетом ничего, а о его Супреме — ничего, кроме самого плохого.
После обмена любезностями и грамотами, что происходил в самом неуютном помещении дворца (стены, облицованные резным мореным дубом, для публики — жесткие стулья с угловатыми прямыми спинками в стиле мифических готов, а с потолочных перекрытий паутиной свисают трофейные стяги) Дарвильи вроде как собирался откланяться и удалиться в предоставленные ему апартаменты. Только я отчего-то понял, что он на самом деле хочет совершенно иного — и весьма недвусмысленно.
— Я бы хотел, господин нунций, приветствовать вас в несколько более приватной обстановке, — произнес я, ухватив его взгляд как клещами. Он как раз выходил из самой изысканной мертвой петли, которую только что описал своим прощальным реверансом.
— Рад быть вам полезен, — он снова поклонился, но это куда более походило на кивок. — Надеюсь, ваше величество, вы разрешите мне убедиться, что меня устроили по моему вкусу — не люблю неких кровососущих и ползающих тварей, знаете ли. Особенно тех, что появляются из давно забытых потайных ходов, чтобы подстеречь всякие твои приватности.
— Тогда я вас жду у себя — скажем, часа через два после повечерия. Мне кажется, что могу поручиться за чистоту своего личного кабинета.
И даже не сомневайтесь: о мессере доложили ровно без одной минуты двенадцать, когда все уже давно вернулись с последней в этих сутках церковной службы.
Я предложил этому странному попу мягкое сиденье рядом с моим, вазу с сухими бисквитами и бутылку доброго вина. Он не отказался ни от того, ни от другого, я последовал его примеру.
Следующие полчаса прошли в благоговейном молчании.
— Среди официальных бумаг, врученных мне сегодня, находилось некое рекомендательное письмо от отца Эригерона, приора обители святого Колумбана, — начал я с самого главного. — Я его прочел, однако и без того сам факт существования этого документа…
