Ножа под рукой не было, на обочине дороги, конечно, валялось много бесхозных предметов, и среди них обязательно нашлось бы что-нибудь остренькое, но находка вряд ли оказалась бы в пригодном состоянии. Вскрывать и чистить рану грязным инструментом – только усугублять и без того плачевное состояние паренька.
Будь на месте бродячего шарлатана любой городской лекарь с регалиями и почетными лентами, он бы однозначно поставил на пациенте жирный крест, записав его в потенциальные мертвецы, а затем с чувством выполненного долга отправился бы спать. Однако Шак был не из числа ученых зануд и не собирался так просто отдавать старушке с косой жизнь юного компаньона, к которому уже начал понемножку привыкать.
В надежде, что все-таки сможет что-нибудь придумать, Шак оставил в покое посиневший бок и осторожно, чтобы лишний раз не потревожить израненное тело, снял с паренька штаны. Как он и определил с первого взгляда еще там, в трактире, нога была сломана, но наспех сделанный из досок забора лубок крепко зафиксировал поврежденный участок. Кроме этого перелома, серьезных повреждений не было, лишь ссадины да ушибы. Осмотр нижних конечностей прошел быстро, и уже через минуту штаны пациента вернулись на прежнее место.
За время краткой отсрочки придумать сносное решение так и не удалось, отсутствие ножа по-прежнему оставалось проблемой, грозившей большой бедой. Шак мог вытащить кусок железки руками, мог обработать рану огнем вместо специального лекарского раствора, мог изготовить почти стерильную повязку из относительно чистой рубахи Семиуна, смоченной собственной мочой, но удалить подвергшиеся гниению фрагменты плоти голыми руками, увы, не мог. Мелочь, проклятая мелочь подписала смертный приговор восемнадцатилетнему пареньку, юноше, которому бы жить да жить.
Внезапно в пугающую мелодию ночного леса вторгся какой-то посторонний звук, едва уловимый и поэтому не узнанный сразу, но очень-очень знакомый, который Шак обычно слышал по нескольку раз на дню. Бродяга вскочил на ноги и завертел головой, прислушиваясь то к вою зверья из чащи леса, то к завыванию ветра с пустынной дороги. Вскоре звук повторился. Шак узнал его, и перепачканное кровью и гарью лицо растянулось в широкой улыбке. Это был скрип разболтавшегося колеса или треснувшей рессоры, доживающей последнюю пару миль, а вслед за ним послышался свист кнута и недовольное конское ржание.
«Спасен, повезло ж тебе, парень!» – подумал Шак и, позабыв об осторожности, выбежал на дорогу. Это могли быть разбойники, крестьяне из того самого трактира, где он «повеселился», или просто почитатели строгих нравов, не любящие общаться с незнакомцами без штанов. Шак рисковал, но в эту минуту он не думал, что встреча на ночной дороге может стать началом целой цепочки новых злоключений. Его мысли были совсем об ином.
Из-за поворота дороги медленно выехал крытый фургон. Престарелой лошадке было явно не под силу в одиночку тащить перегруженную повозку. Она то и дело вставала, и тогда жестокий возница, судя по одежде, монах, нещадно хлестал ее по спине кнутом, но не ругался, что вызвало подозрение и отпечаталось в голове Шака. Задние колеса ходили ходуном и могли в любой миг отвалиться. Монах знал об этом, но все равно продолжал путь. Видимо, ехать ему недалеко и дотянуть оставалось совсем немного.
– Постой, добрый человек! – крикнул путнику Шак, широко раскинув в стороны руки и медленно идя навстречу повозке.
Этим жестом бродяга не только вынудил возницу остановиться, преградив телеге путь, но и на всякий случай продемонстрировал, что в руках у него нет ни дубины, ни лука, излюбленного оружия лесных разбойников. Монах был необычайно удивлен, увидев на дороге полуголого оборванца, но не испугался. Он откинул волосатой рукой капюшон и посмотрел на Шака насупленно…исподлобья. Скуластое лицо возницы напряглось, а ноздри приплюснутого носа расширились, как будто говоря, что их хозяин не рад неожиданной встрече и не берет попутчиков.
– Чо надо?! – пробасил монах, весьма напоминавший наемного убийцу, отошедшего от дел, или палача на отдыхе.
– Друг у меня там…товарищ! – затыкал пальцем бродяга в сторону видневшегося с дороги костра. – Нас разбойники обобрали, а он, дурак малолетний, в драку полез, его и пырнули!
– Некогда мне, да и телега вот-вот развалится! – прервал дальнейшее вранье возница и ударил поводьями по спине клячи.
– Да я ж не подвезти прошу, ему щас по кочкам трястись как раз незя! – Шак бесцеремонно взял тронувшуюся было кобылу под уздцы и, вопреки желанию собеседника, продолжил разговор: – Мне б рану ему обмыть да почистить! Нет ли у тя чего, мил человек?! По гроб жизни обязан буду, выручи!
Возница наморщил широкий лоб, но препираться не стал: бросил под ноги Шаку охотничий нож, чистую тряпку и стеклянную флягу с жемеловой водкой. Слова благодарности странный монах пропустил мимо ушей, стегнул кобылу поводьями и продолжил свой путь. Поспешно подбирая воистину драгоценные при данных обстоятельствах дары, бродяга не стал приглядываться, что находилось в фургоне. Хоть возможность имелась, местами старенький тент был порван.
Так часто случается: мысли человека концентрируются на одном, но не замечают другого, вроде бы и не очень важного…Однако обоняние увлекшегося растяпы было не обмануть. Нос бродяги почувствовал отвратительный запах, идущий изнутри повозки. Получив желаемое, Шак не стал утруждать себя излишними, бестолковыми догадками, ведь, по большому счету, ему не было дела до того, что вез в повозке монах: навоз, перегной, протухшую рыбу или заплесневевшие головки сыра, которые не удалось спихнуть городским простофилям на тарвелисском рынке.
Только когда шарлатан вернулся к костру и, тщательно обработав охотничий нож водкой из фляги, погрузил его в бок Семиуна, до него вдруг дошло, что именно так пахнет плоть…гниющая плоть человека. Взор врачевателя вдруг сам собой оторвался от раны и поднялся к небесам. На черном-пречерном покрывале, усеянном крупинками блестящих звезд, ярко сияла только что вышедшая из-за верхушки деревьев луна, она была необычной, горела ярко-красным, пожалуй, даже багровым светом.
* * *
Краткая вспышка сознания не принесла ничего, кроме боли и горечи поражения. Он был еще мокрым, лежал на чем-то горячем и вязком. Едкий, колючий песок облепил лицо и набился в рот, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни выплюнуть накопившуюся в горле грязь и жидкость. При попытке пошевелиться свело мышцы рук и спины, а также сильно заныли лопатки, по которым, кажется, совсем недавно кто-то прошелся кузнечным молотом.
Над ним кто-то стоял, рядом кто-то ходил и омерзительно скрежетал железом. Чужаки, Нор был уверен, что их было не меньше двух, переговаривались друг с другом, но их голоса сливались в монотонный гул. Пока молодой организм боролся за жизнь и, судорожно отплевывая заполнившую рот гадость, пытался совершить первый полноценный вдох всей грудью, чужаки не мешали, но стоило лишь Нору слегка оклематься и чуть-чуть приподняться на ободранных до крови локтях, как тут же что-то тяжелое обрушилось на его затылок. Мир померк, наступило небытие.
