Пробуждение оказалось таким немыслимым, невообразимым счастьем, что я описать не возьмусь.
— Прости, что не дал выспаться, — вежливо сказал мой милосердный мучитель. — Я подумал, вдруг ты все-таки внезапно захотел сделать дыхательное упражнение и продолжить беседу? Если нет, я готов принести извинения и спеть тебе колыбельную.
Понять его превратно я не смог бы при всем желании. Конечно, это была угроза. Я все взвесил и сдался. Сделал медленный вдох, задержал воздух в легких, медленно выдохнул. Слушаться, делать, что велят, казалось мне унизительным, зато мое тело было совершенно счастливо.
Чиффа, к моему удивлению, вовсе не злорадствовал, а наблюдал за мной с неподдельным сочувствием.
— Ничего унизительного тут нет, — вдруг сказал он. — Подчиняться тому, кто тебя спасает, не стыдно. Ты в детстве небось никогда не болел, к знахарям тебя не водили, вот и не привык принимать помощь из чужих рук.
Я поглядел на него с искренним изумлением. Его попытки меня утешить совершенно не вписывались в мою картину мира, в точности как давешнее поглаживание по голове. Могущественные колдуны так себя не ведут, думал я, и вообще никто так себя не ведет, свихнулся он, что ли? Если так — тем лучше. Возможно, если я притворюсь покорным и несчастным, он вернет мне возможность действовать, и вот тогда начнется настоящее веселье. Вряд ли я с ним справлюсь, но попробовать все-таки надо.
Словом, я несколько приободрился.
— Ты давай дыши, — вздохнул Чиффа. — И постарайся расслабить мышцы, так пользы больше. А помечтать всегда успеешь.
Только тут до меня дошло, что эта кеттарийская скотина читает мои мысли. И раньше мог бы сообразить, честно говоря. Но поскольку мне волей-неволей пришлось продолжать упражнение, гнев мой был жалким подобием обычной в таких случаях ярости, да и тот почти сразу угас. Вместо того чтобы сердиться, я наконец задал себе вопрос, с которого, собственно, следовало начинать: а как такое вообще может быть? Почему этот человек читает мои мысли, которые всегда были надежно скрыты — даже от Великого Магистра и моего собственного отца, а ведь они, теоретически, имели достаточно времени и возможностей подобрать ключ к моим тайникам? Откуда он столько знает о моих делах, включая историю с мертвыми магистрами? И почему он имеет надо мной такую великую власть? Как он заставил меня добровольно заявиться на это грешное кладбище? Ясно ведь, что он сидел тут в засаде, а не случайно проходил мимо. Я много лет изучал магию, прочитал великое множество книг, выслушал еще больше рассказов, и совершенно очевидно, что он проделывает со мной какие-то совершенно невозможные вещи. Так не бывает.
— Вот теперь твои мысли потекли в более-менее правильном направлении, — безмятежно заметил Чиффа. — Единственная поправка: о магии ты пока знаешь чрезвычайно мало. И книги читал не совсем те, какие следовало бы. Но это дело поправимое, при условии, что тебе удастся остаться в живых. Непростая, честно говоря, задача. Киба Аццах и Йук Йуггари от своего не отступятся, это, надеюсь, даже тебе ясно. А обходиться без сна ты больше не можешь, да и не нужно без него обходиться. Постоянно бодрствовать — это все равно что глаз себе добровольно выколоть, руку отрезать, ногу отрубить: выжить кое-как после этого, может быть, и удастся, но никто не назовет такую жизнь полной. Сновидения — своего рода подкладка бытия. А без подкладки даже лоохи плохо сидит, быстро изнашивается да и не греет совсем, ты такое надеть побрезгуешь.
Я слушал его молча. Медленно вдыхал, медленно выдыхал. Сам не заметил, как вошел во вкус, мне больше не хотелось поскорей покончить с этой тягомотиной. Поразительно, если учесть, что в ту пору почти всякое монотонное действие, длящееся дольше дюжины секунд, наводило на меня неописуемую тоску.
— У тебя очень хорошо получается, — заметил Чиффа. — Твое тело словно бы специально для этого создано. И ты сам словно бы специально создан для чудес — и больше, пожалуй, ни для чего. В общем, понятно, как ты дошел до жизни такой. Тебе не хватало подлинной, живой магии, а как к ней подобраться, неведомо и спросить некого, вот ты и пошел вразнос. Родись ты на несколько столетий раньше, когда в Соединенном Королевстве еще умели правильно воспитывать ребят вроде тебя, все было бы совсем иначе. И еще неизвестно, кто из нас сейчас лежал бы пластом. Впрочем, скорее всего никто: уж я бы расстарался, чтобы с тобой подружиться.
Я поймал себя на том, что слушаю его с удовольствием. Меня уже очень давно никто не хвалил, и вдруг оказалось, что мне этого не хватает. Хоть и странно это — выслушивать комплименты от победившего тебя врага. Строго говоря, побежденному вообще полагается умереть, а не комплименты слушать.
— Ты, кстати, вот что, — вдруг сказал Чиффа. — Имей в виду, то, что я тебя поймал, — это не стыдно. Ты же не стыдишься, если промокнешь от дождя? Никому, даже тебе, в голову не придет ставить вопрос таким образом. А почему? Потому что ты не сражаешься с дождем, он тебе не враг, просто делать все мокрым естественно для него. Ну вот, со мной ровно та же история.
Я окончательно уверился, что из нас двоих этот кеттариец — куда худший безумец. Но продолжал молча вдыхать и выдыхать. Это занятие пришлось мне по вкусу, в отличие от разговоров.
— Не понимаешь, — констатировал он. — А я всего-то и хотел сказать, что не враг тебе. И вообще никому. Я ни с кем не сражаюсь. Именно поэтому я могу поймать и убить кого угодно. Тот, кто ничего не хочет, всегда сильней того, кто хочет всего, да побольше. Тебе это пока тоже не понятно, так что просто прими на веру и запомни на будущее — пригодится.
— Не пригодится. Никакого будущего нет, — произнес чей-то голос. Он звучал печально и одновременно очень спокойно. Я далеко не сразу понял, что сказал это сам. С такими интонациями я отродясь не разговаривал.
— Ого, заговорил! — оживился Чиффа. — По большому счету ты, конечно, прав, будущего нет, и прошлого тоже нет, есть только один-единственный миг — здесь, сейчас; миг этот со всех сторон окружен бездной, преодолеть которую можно, только пройдя по Мосту Времени. Эта прогулка очень похожа на твои нынешние кошмары, с одной существенной разницей — совершать ее надо мало того что по доброй воле, но еще и с бесконечным энтузиазмом. Поэтому перейти Мост Времени может только тот, чья готовность к радости сильнее готовности к страху, то есть почти никто. И пожалуй, хватит об этом — пока.
Он немного помолчал и неожиданно добавил:
— Но с точки зрения повседневной, практической ты говоришь ерунду. Это для тебя-то нет будущего? Ха! Ты будешь жить бесконечно долго, время от времени почти счастливо и всегда — чрезвычайно интересно. А в один прекрасный день, очень-очень нескоро, вдруг обнаружишь, что стал самым могущественным колдуном этого Мира. Но тебе будет плевать — вот что самое смешное. Ты и бровью не поведешь.
