И тут одни товарищи с нестойкой психикой завизжали, а другие товарищи начали вскакивать со своих мест и что-то кричать. А некоторые товарищи, вроде меня, так и не вышли из оцепенения. Дальнейшее запомнилось смутно.
****
Сидя в приемной ректората, я делала вид, что не слышу бурного разговора за тонкой дверной перегородкой. Более того, вперив глаза в потолок, изображала, будто мне абсолютно не интересно, о чем шел спор за дверью. На самом деле любопытство вытянуло уши до ослиных размеров.
- Евстигнева Ромельевна, повторяю в десятый раз: девочка не могла внушить, загипнотизировать или наложить проклятие на Лютеция Яворовича, - рокотал словно из бочки гулкий бас. Декан факультета нематериалки активно заступался за меня перед Царицей. - Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Что ответила проректриса, пролетело мимо ушей, потому что входная дверь открылась, и с потоком воздуха и криками из коридора в приемную зашел тот самый темноволосый субъект, что с легкостью издевался над моей фамилией на лекции Лютика. Зашел и сел напротив, рядом с кабинетом ректора.
Сквознячок донес до обоняния знакомый аромат туалетной воды. И нос-то не зажмешь, потому что приятный запах. Пришлось сузить глаза в щелочки и пристально разглядывать вошедшего, надеясь, что со стороны у меня достаточно презрительный вид.
И чем дольше я смотрела парня, тем больше мне не нравилось то, что сидело передо мной. Встречаются же такие люди! Они будут выглядеть достойно даже в рубище и с физиономией, измазанной сажей. Вошедший мог похвастать породистым лицом. Волевой подбородок, четко прорисованные надменно поджатые губы, упрямо сведенные брови, снисходительный взгляд, которым он окинул меня и отвернулся к окну.
Нужно срочно найти недостатки у этого типа, иначе у меня разовьется комплекс неполноценности. Закинув ногу на ногу, я сложила руки на груди и принялась выискивать то, что не нравилось во внешности парня. Как назло, ничего неприятного в его облике не находилось. Взять хотя бы руки - гладкие, с розовыми лунками аккуратных ровных ногтей. Я искоса посмотрела на свои - с цыпками и обкусанными ногтями, в непонятных царапинах и ранках. Сжав их в кулаки, завела за спину и, демонстративно задрав подбородок, хмыкнула с презрением.
Темноволосый не смутился откровенным высокомерием. Он кивнул в сторону двери, из-за которой раздавался глухой бубнеж:
- Не вызывали?
- Уже.
- Чего ждешь?
- Велели оставаться здесь.
Елки-палки, если он не замолчит, пропущу самое интересное.
- Нет, нет и еще раз нет, - прогудел голос Стопятнадцатого. - Воздействие кого-либо из студентов также исключено. Щит неприкосновенности отражает любое влияние извне. Прежде всего, с целью сохранения авторитета перед учащимися.
Я хмыкнула. Лютику щит не очень-то помог в создании и сохранении авторитета.
- Все же рекомендую обратить внимание на новенькую, - ответил мелодичный голос Евстигневы Ромельевны. - Во время инцидента она находилась в непосредственной близости от преподавателя, так что не сбрасывайте со счетов данную версию. За неполные два дня это второй случай с участием вашей подопечной. Совпадение не наводит вас на некоторые размышления? Проведите необходимые тесты и дайте, в конце концов, заключение о произошедшем. Мне нужно что-нибудь ответить родителям учащихся! Что я скажу, а, Генрих Генрихович?
- Уверяю, в дополнительных тестах нет необходимости, - убеждал проректрису Стопятнадцатый. - У девочки относительный и абсолютный висорические потенциалы равны нулю.
За дверью воцарилась тишина. Я бы сказала, она искрила изумлением. Да, Евстигневе Ромельевне было отчего подавиться молчанием. В частности, она могла бы спросить, что забыла в институте с висорическим уклоном девочка с абсолютным отсутствием таковых способностей.
Усмешка темноволосого парня стала похожей на хищный оскал. Он разглядывал меня словно мерзкую букашку, после чего, поднявшись, прошествовал к выходу, неспешно открыл дверь приемной, и, выходя, обернувшись, бросил многообещающе:
- Адьёс!
Загадывая о неделе в институте, я глубоко просчиталась. Мне хватило двух дней.
Это могла быть 10 глава
На угольно-черном утреннем небе таяли россыпи бледнеющих звезд, легкий морозец пощипывал щеки. Я сидела на крыше главного корпуса, куда забралась через чердачное окно, и банально замерзала. Почему? Ноги подгибались от панического страха при мысли о предстоящих занятиях. В воображении проплывали картины лиц, смеющихся и показывающих пальцами, перешептывающихся и кричащих правду в лицо. А правда такова, что у меня нет способностей. Совсем.
И всё же холод выгнал меня с крыши. Слабачка. Струсила. Не хватило решимости превратиться в сосульку. Хотя нос обморозился, и онемевшие от холода пальцы немилосердно защипало в тепле.
Вчера, впервые попав на чердак, я вела себя решительнее. Но, как говорится, ночью все кошки серы, а утро разгоняет их по местам.
Вчера, после триумфального ухода парня на меня нашло затмение. Не став послушно дожидаться, когда появится Стопятнадцатый, я вылетела из ректората и помчалась, не разбирая дороги. Слезы душили, коридоры расплывались перед глазами.
Что за патологическое невезение? Катастрофа! Провал провалов! Спалилась перед каким-то недоумком, случайно зашедшим не в то время и не в то место. Вот и закончилось обучение в столичном ВУЗе, не успев начаться.
Бег остановил свежий ветер, дохнувший в лицо. Я огляделась, недоумевая. Крыша, чердачное окно, заснеженный город - крыши, дома, деревья...
Где-то внизу скорбели о грешниках ангелы, укрытые снеговыми манто, в прояснившемся небе зажглись первые тусклые звезды. Отгорнил очередной звонок. Воздушная волна, дойдя до последнего этажа, ослабла, не сумев пробиться через крепкий чердачный люк. Давно стихли далекие крики студентов, кидавшихся первыми настоящими снежками, замолкли визги девчонок. Давно и я проплакалась, с пустой головой оглядывая окрестности, будучи не в силах оторваться от огней города.
Конечно, парень не виноват. На его месте мог оказаться кто угодно, но теперь о моей тайне знал принц с обложки, и от него зависело, как быстро новость облетит институт.
Оправдав невольного свидетеля, я тут же свалила вину на Стопятнадцатого, ругая того последними словами. Декан повинен в том, что громким, как Иерихонская труба, басом сообщил сногсшибательную новость не хуже горнистов. Защищая меня перед проректрисой, Генрих Генрихович не удосужился надеть покров тишины и не попытался говорить тише. Хотя шепчущий декан - наверное, то еще зрелище.
Хихикнув, я высморкалась.
