Внутренняя мощь и гармония строк поэмы всегда успокаивали Котю. В отношениях между «Илиадой» и Чижиковым было нечто религиозное, книга дарила Коте умиротворение и утешение.
В кабинет неспешно вошел сытый Шпунтик, лениво вспрыгнул на диван и обустроился там, свернувшись уютным калачиком. Чижиков поглядел на него, а потом встал и пошел к книжным полкам. Бережно поводил по ним рукой, добрался до корешков «Илиады» и взялся за дедову книгу. Секунду подождал, привыкая — все же столько лет книга стояло непотревоженной! — а потом решительно снял томик с полки и присел с ним к столу.
Гипсовый Мао смотрел на Котю с легкой укоризной.
— Да-да, — рассеянно пообещал ему Чижиков, — завтра, я тебя склею завтра…
И открыл книгу наугад.
«Муж знаменитый! тебе ли, как робкому, страху вдаваться…»
Действительно.
Чижиков нежно погладил пожелтевшие страницы, провел пальцем по ветхому корешку. Где только ни побывал этот томик, чего только ни повидал!.. Гомер и Пекин. Гомер и «культурная революция». Гомер и Мао Цзэ-дун.
На форзаце в начале книги стояла витиеватая подпись деда, а выше его рукой было написано: «Из библиотеки главного инженера В. Чижикова». Форзац в конце книги был весь в пятнах и носил явные следы давней склейки, однако с тех пор угол плотной бумаги все равно отстал от картона обложки. Котя разгладил его, попытавшись вернуть на место — нет, не получается, тут нужен клей. Чижиков выдвинул ящик, достал тюбик и скальпель — поддеть край бумаги, чтобы было удобнее наложить клей, и вдруг увидел, что между бумагой и картоном что-то есть.
«Ныне меж вас да никто, на добычи бросаясь, не медлит!..»
Осторожно работая скальпелем, Котя отделил бумагу от картона, а потом пинцетом подцепил за край неожиданную находку и легко потянул на себя — на столешницу выпал четырехугольник из плотно сложенной тонкой рисовой бумаги.
Бережно развернув его, Чижиков обнаружил, что это три странички среднего формата, ветхие от старости и с обеих сторон исписанные знакомым дедовым почерком. Дед писал чернилами: кое-где они выцвели, местами листы были покрыты бурыми пятнами — видимо, от давно высохшей воды, все же книга много где и когда побывала. Удивительно, что этот тайник вообще сохранился.
Тайник! Опять тайник!
Чижиков всегда чувствовал, что у деда Вилена есть какие-то секреты, но никогда не относился к этому серьезно. Теперь кусочек дедовой жизни, неизвестный внуку, лежал перед ним на столе и взывал к прочтению. Вот только стоило ли это делать?
Ясно, что дед спрятал листки в книгу не зря. Так же ясно, что листки эти — из дневников Вилена Ивановича, которые он вел в Китае: та же бумага, тот же формат, вот и край один рваный. Котя в свое время листал дневники, это были довольно скучные описания ежедневной жизни советского специалиста — с ее повседневными заботами и проблемами. Интересное там попадалось редко, разве что описания разных достопримечательностей, а также многочисленных вкусностей. Дед никогда не прятал дневники, и Чижиков не замечал, чтобы оттуда были вырваны страницы.
Не замечал, потому что не думал об этом.
Не думал, потому что не мог предположить ничего подобного.
«Знаю, приятно тебе от меня завсегда сокровенно
Тайные думы держать…»
Читать? Не читать?
Возможно, как раз эти странички прояснят хоть что-то, дадут хотя бы какую-нибудь информацию о таинственном красном сундучке, столь удачно проданном Чижиковым антиквару? Или, может, в них скрыта романтическая любовная история? Не зря же дед столь старательно укрыл листки в любимой книге! Дед ничего не делал просто так.
Значит, читать!
«Прости, дедушка, если мне откроется то, чего ты стыдился или не хотел мне доверить. Прости», Чижиков решительно разгладил листки.
«…Сегодняшнего вечера. Секретарь Чжао, как и было договорено, явился к нам в семь утра, и на двух машинах мы отправились в горы. Стоит выехать за городскую черту, и ты оказываешься наедине с природой. Места тут всюду дикие. Холмы до горизонта, где встают размытые горы. По верхушкам холмов ютится хилая растительность. Все время дует ветер. Зимой ветер особенно противный, а на открытом месте пробирает до самых костей. Все одеваются очень тепло — накручивают на себя столько одежды, сколько есть. Местные похожи на войлочные бочонки, только черные волосы сверху торчат. Шапок они почти не носят. Всюду встречаются черные худые свиньи. Их мало, они шустрые и больше похожи на поджарых собак. Пока мы ехали, встречные крестьяне махали нам руками. Навстречу попалось несколько убогих повозок, запряженных осликами. Нищета ужасающая. Нужно строить, больше строить, чтобы покончить с этой страшной отсталостью. И народ работает. Трудятся, не щадя сил. Мы спим в наших уютных гостиницах, а рабочие выходят на работу и по ночам. Вот где настоящий трудовой энтузиазм в строительстве новой жизни! Гордость переполняет сердце, когда видишь ту страсть, с которой они, как муравьи, снуют на возведении второй очереди нашего мартена. С каждым днем дело ширится и движется к недалекому завершению. Великий народ!
Сегодня воскресенье и на стройке затишье, но крестьяне уже на ногах. Мы проезжали мимо нескольких поселений — живут в вырытых в склонах холмов жилищах. Там дымят печи, бегают дети и все те же свиньи. Есть уже и дома. Индустриализация медленно вползает в дальнюю глубинку…
…До гор ехали примерно три часа. Дорога не очень хорошая, ухабистая, но есть накатанная колея. Ближе к горам колея пропала. Сюда ездят мало, больше ходят. Горы называются Цянь-шань, что в переводе будет «Тысяча гор». Тут есть множество мелких храмов. Мы полезли по узкой тропке, забрались высоко. Местами казалось — один неверный шаг и падешь в пропасть. Нет никаких перил, ограждений. Голые камни и кусты. На полдороге нас встретил монах. Как объяснил товарищ Чжао, монах даосский. Тут все сплошь даосские монастыри и обители. Монахи тоже живут новой жизнью, участвуют, как сказал товарищ Чжао, в общем строительстве.
У входа в монастырь — красный флаг и лозунги. Мы зашли внутрь…
…Я не удержался и купил у монахов несколько безделушек. Четки и ароматические сандаловые курения, мне так нравится их запах. Предлагали приобрести еще несколько вееров, изумительных, ручной работы, но я не взял, у меня вееров уже много и если покупать, то такой, который ото всех прочих отличается в удивительную сторону. Этаких не оказалось. Зато на продажу у монахов еще сыскался небольшой красный сундучок, не первой новизны, но такой своеобразный! Я не смог удержаться и купил. Цена была небольшая. Монахи сказали, что сундучок самый простой и вульгарный, образец старого низкопробного искусства. Но мне он глянулся, и я купил. А все моя страсть к сундукам… О, лучше бы я не покупал эту проклятую вещь! Лучше бы не ездил в тот день в горы, а остался работать в гостинице! Или выбросил сундучок со всем его содержимым с самой высокой скалы…»
