Первое, что я увидел, открыв глаза, был Эхуань, висящий на чьих-то руках в нескольких метрах от меня. Голова его была запрокинута, и закатившиеся глаза смотрели прямо в зенит. Кажется, он был без сознания. Я снова зажмурился. В ушах беспрерывно шумело и стрекотало, и, если бы меня не трясли, я, вероятно, сумел бы провалиться в спасительное небытие. Однако толчки и тычки не прекращались, я приоткрыл правый глаз — левый начал заплывать — и увидел Шун.
Прислонившись спиной к тотемному столбу, врытому около одной из хижин, она яростно отбивалась от наседавших на нее копьеносцев. Каким-то чудом ей удалось вырваться из толпы рыбаков, и теперь, на открытом месте, она могла показать, на что способна.
Шун владела мечом виртуозно, и уже не один телохранитель вождя с визгом отскакивал прочь, зажимая рану, из которой хлестала кровь. Разумеется, если бы ее хотели убить, сделать это было бы нетрудно, но свита Мугао, очевидно получив приказ взять девушку живьем, не пускала в ход оружие.
Жители деревни, замерев, смотрели на этот неравный безнадежный бой: женщины, дети, мужчины, державшие меня и Эхуаня, и даже Мугао, присев на барабан, следил за происходящим с застывшей на губах усталой усмешкой.
Шун сражалась великолепно, хотя ясно было, что она обречена. Исход боя был предрешен, и развязку ускорил парнишка, все время вертевшийся за спинами нападавших. Выбрав удобный момент, он бросил на Шун свернутую в комок рыболовную сеть. Девушка не успела увернуться и, тут же запутавшись в крепких веревках, потеряла маневренность. Отчаянным усилием она попыталась высвободиться, чтобы вонзить меч себе в грудь, но какой-то особенно ловкий и бесстрашный телохранитель вождя повис у нее на руке.
В считанные секунды все было кончено: кто-то вырвал из рук Шун меч, кто-то дернул ее за ноги и повалил в пыль. Исчерпав последние силы, девушка не сопротивлялась, когда копьеносцы, сняв с нее сеть, скрутили ей веревками руки, накинули на шею аркан и потащили с площади. Один раз она, правда, попыталась остановиться, обернулась, но затянувшаяся на горле веревка не позволила ей разглядеть Эхуаня в толпе рыбаков.
* * *
— Виктор, не надо…
— Вера…
— Ну не надо, ну я прошу!
— Вера… У тебя кожа яблоками пахнет…
— Дурачок, это яблочный шампунь. Ну не надо. Вдруг кто-нибудь войдет… Ну не расстегивай…
— Кто может войти?
— Петрович. Ну не надо. Фу, какой колючий!
— Петрович на третьем отделении «козла» забивает.
— На третьем отделении нет козлов. Ну Виктор! Виктор… Витя… Ну пожалуйста… А вдруг войдет старшая сестра?
— Да ну тебя, ей-Богу! При чем тут старшая сестра? Что ей, больше делать нечего, как по палатам ходить?
— А врачи?
— Так утренний обход ведь уже был.
— Витя, а этот… мумия?..
— А мумия сны видит, вскрикивает. Не прибыли еще его родные?
— Нет. Витя… Ну не надо, ну хватит… Ты бы хоть бороду сбрил!
— Не могу, у меня, как у Черномора, вся сила в бороде.
— Ну если ты как Черномор, тогда бояться нечего.
— Это почему?
— Классику знать надо. Пушкина читать, а не Агату Кристи. Ну отстань, Витя, ну я пошутила… Витя… Ну пожалуйста…
* * *
Странные сны снились мне в тростниковой хижине.
Снился мне Североград и североградский аэропорт. Снился черный мокрый асфальт и серый «Москвич», на крутом повороте вылетающий с шоссе на обочину. Снился Хачинск, хапы, расчищающие засыпанные снегом улицы, и бетонное здание института, мрачным великаном нависшее над одноэтажными деревенскими домиками с трогательными резными наличниками и допотопными крылечками, на которых так славно сидеть теплым летним вечером. Снился Сашка Виллер, возвращавший мне желтую папку со словами: «Я бы на твоем месте этот труд уничтожил». Чудак! Уничтожить то, во что вложена жизнь! Да лучше самому умереть!
И снова я видел черный мокрый асфальт североградского шоссе и мчащийся по нему серый «Москвич». Но теперь я уже не смотрел на него со стороны, а сам сидел в нем. И водитель — элегантно одетый мужчина с широкими, словно налепленными черными усами — смеялся: «Разве это скорость? Не было бы дождя, я бы показал настоящий класс!» Я пытался его остановить и образумить, но он не слушал меня: «Подумаешь, разобьемся! Подумаешь, больница! А что ваши папки, кому они нужны? Может, и лучше, если они сгорят в машине? Разработки-то ваши — это же, согласитесь, отменная мерзость! Или еще не насмотрелись на Лабиринт?» И голос его был удивительно похож на голос Сашки, единственного человека, знающего, что теоретическая часть моей работы закончена, а монтаж установки может быть завершен через месяц-два…
Где-то рядом мерно гудело море, и я никак не мог взять в толк, откуда оно взялось в Северограде? И почему никак не наступит утро, когда я смогу наконец сделать на конференции доклад и обнародовать мои исследования. Я шарил рукой в поисках портфеля, где лежали два экземпляра моего труда, но каждый раз натыкался на кувшин. Тяжелый, глиняный вероятно, кувшин с грубыми, шероховатыми, как наждак, стенками. Открывал глаза и видел тростниковые стены хижины, конусом сходящиеся надо мной.
* * *
— Меня зовут Тайши, — сказала женщина, сидящая у меня в изголовье. — Я купила тебя за девять циновок, и теперь ты мой муж.
Круглое скуластое лицо ее было бронзового цвета. Густые черные брови и черные глаза придавали ему выразительность, и только толстые потрескавшиеся губы нарушали гармонию, казались взятыми от другого человека. От женщины душно пахло дымом.
— Ты понимаешь меня? — Она склонилась ко мне, и я увидел ее ухо, украшенное вместо сережки маленькой ракушкой.
— Да.
— Скоро ты сможешь встать. У тебя где-нибудь болит? Ты чего-нибудь хочешь?
— Что с Эхуанем, где Шун?
— Девушка стала женой Мугао, а твой друг умер.
— Эхуань умер?
— В драке он получил удар копьем в живот. Он все равно скончался бы через несколько дней, и Мугао, вместе с Советом старейших, чтобы сократить мучения раненого, решил принести его в жертву Огненной Черепахе.
— Давно я здесь?
— Ночной серп успел превратиться в Серебряную Черепаху.
— А как Шун?
— Я не встречала ее в деревне, но другие жены Мугао говорят, что ей поручено чинить сети и она справляется с работой.
— Ты знаешь, что я Пришедший?
— Да. Во сне ты говорил, что тебя зовут Дигуан. Это так?
Я кивнул и попробовал сесть. Тайши поддержала меня. Я окинул взглядом скудное убранство хижины, напомнившее мне жилище старика Лэя.
— Ты здесь живешь?
— Я и двое моих сыновей. Сейчас они помогают выгружать улов, но скоро придут сюда. Они не мешают тебе?
