— Любовь, секс, — сердито рубанула Тай, решив убрать недомыслие. — Отношения между полами.
Пан Чах презрительно хмыкнул.
— Так же, как и у людей, — зло пыхнул он дымом. — Только куда благороднее и возвышеннее… И… и–и… куда искуснее.
— Искуснее? — Тай подняла одну бровь, скептически оглядев Ветротретьего. — Это как понимать?
— Пан Чах имеет в виду трансформацию, — деликатно пояснил пан советник. В его голубых глазах, окруженных мелкими веселыми морщинами, затаился лукавый огонек. — Если у людей с поцелуями и прочими способами выражения любви все более–менее ясно, то драконороги, склонные менять облик по своему желанию, могут предаваться любовным утехам в любом обличье. Конечно, пара должна договориться — мотыльками они хотят быть, теми же людьми или, скажем, представителями русалочьего племени.
— То есть вы умеете превращаться в кого пожелаете? — изумилась Тай. — Тогда вам доступны любые эротические фантазии…
И она глянула на Ветротретьего с особым, деловитым интересом.
— А если драконорога полюбит женщина? — кокетливо, но не без ехидства повела она дальше.
Пан Чах так возмутился, что закрыл глаза и, сердито пыхтя, сделал вид, что засыпает.
Пана Седрика вопрос по–настоящему позабавил.
— Для этого драконорогу надо сначала обратиться в человека, чтобы леди могла его… кхм… полюбить. Ведь это естественно, не находите? Или же даме стать драконорожицей, а вот это будет уже посложнее. Если бы человек мог запросто стать одним из нас, то расы людей и драконорогов давно бы перемешались. Поэтому, к большому облегчению, подобные случаи любви довольно редки.
Из лесной тьмы выступил ослепительно–белый силуэт Каве. Огонь, бросающий на ее платье дрожащие отблески, еще более усиливал мистическое впечатление. С появлением девушки разговор тут же прервался.
Все уставились на нее, даже пан Чах вновь приоткрыл один глаз.
— Со мной все в порядке, — прошептала Каве. Ее голос предательски сорвался, но она справилась с этим.
— Все хорошо, — кашлянув, сказала она еще громче. — Но я спать пойду.
— Иди, — разрешил пан Седрик, одновременно жестом руки останавливая Тай, пытавшуюся что–то добавить. — Утро вечера мудренее. Да и голова свежее.
Девушка кивнула и удалилась в свой шалаш.
— Она же не ела… — прошипела Тай пану Седрику. — Пусть бы…
— Все равно не захочет, — так же тихо ответил тот. — Да и сон для нее сейчас более важен, чем самая лучшая еда в мире.
Эта ночь стала самой страшной в ее жизни. Сквозь ветки шалаша проскальзывали красноватые тени от пламени догорающего костра. А в душе разгорался настоящий пожар.
То, чего она боялась больше всего на свете, свершилось. Разрушилась последняя крепость, зачах последний красный уголек, до этого так надежно теплившийся в сердце и, как оказалось, согревавший его все это время. Огонек зачах, осталась зола, разлетевшаяся в никуда сухими листьями, — то единственное, что давало ей силы бороться и побеждать любые обстоятельства. Потеряв Лешку навсегда, она вдруг поняла, как же сильно ей будет не хватать его. Но! Чем скорее она простится с ним, тем будет лучше. И как можно скорее отпустит навсегда, иначе сама не выживет.
Казалось, вокруг ее души бродят толпой черные, страшные призраки. В темных одеждах, сотканных из горя. Они пели в ее голове заунывными голосами, водили странные печальные хороводы, шептали гадости ей на ухо, смеялись и плакали, размножая гулкое, жуткое эхо, достававшее до самого дна ее разбитого вдребезги сердца.
Свернувшись калачиком, мелко дрожа, но не от холода, Каве думала о том, что это просто нужно пережить. Такое бывает в жизни с каждым, хотя бы раз. Предательство друга, угасшая любовь, оскорбление от самых близких… Обида и унижение, влекущие за собой страх, ярость, бешенство и — успокоение. Правда, очень хочется плакать, но слез просто нет. Они высохли вместе с горестью, как уходит вода из заброшенного колодца. Уходит навсегда…
Это надо пережить. Потому что завтра все равно встанет солнце и начнется новый день.
ВРАГИ
Алексей Вордак очнулся в полной темноте. Рана ужасно ныла, отдаваясь тупой болью во всем теле, но парень чувствовал себя вполне сносно. В этой комнате было душно, пахло сухими травами и чем–то горьким, лечебным.
Когда глаза попривыкли, он разглядел очертания низкого потолка и провалы узких окон: снаружи царствовала глухая ночь.
Лешка приподнялся на локте, рука нащупала край матраса — набит соломой, жестковат, но удобный. Кто–то заботливо укрыл его ноги легким шерстяным одеялом.
Парень попытался принять сидячее положение: с трудом, но у него получилось.
Где же он находится? Последнее, что мог припомнить, — это полет на белом орле. Раненый, почти потерявший сознание от боли и ужаса, летел в когтях птицы, и они все неслись сквозь серые, грозовые тучи… Где же сейчас он очутился? Кто спас его от ужасной смерти… Если бы орел не пришел на помощь, проклятый во всех легендах чупакабра, неизвестно из каких нор вытащенный Лютогором, высосал бы всю его кровь. При воспоминании об этом Вордака ощутимо передернуло. Вот как предводитель диких решил разделаться с младшим Вордаком, сыном убитого им врага. Он не только хотел забрать у него власть и титул Карпатского Князя, но и пожелал ему самой страшной смерти, которую только и могло измыслить извращенное нутро этого гада…
Раздался осторожный скрип, прорезался тонкий лучик света, резко и четко обозначивший дверь. В тот же миг над головой, пронзительно пища, пронеслась летучая мышь, и парень от неожиданности вновь плюхнулся на подушки. Даже от этого легкого потрясения накатила удушливая слабость — значительная потеря крови давала о себе знать.
Дверь закрылась и вновь отворилась, на этот раз шире. Вспыхнул огонек фонаря, освещая лицо вошедшего…
— Ты?!
— И я рад тебя видеть, мой дорогой князек.
По углам комнаты зажглись неяркие светильники.
Сомнений быть не могло: навестить раненого пришел не кто иной как сам Чародольский Князь.
— Какого черта?!
— Держи эмоции под контролем, — прищуриваясь, насмешливо произнес Рик Стригой. — Иначе ты никогда не научишься управлять людьми. Наоборот, это люди всегда смогут управлять тобой.
— Вот только лекций мне не хватало! — тут же вспыхнул Вордак. — Да еще от тебя! Какого черта ты меня выкрал?
