— Таким способом? — непонимающе восклицает Аэлла. — Лежи спокойно, тебе нельзя говорить…
— Аэ права, Жак… Исмина. Мы поставим тебя на ноги.
— Не… трудитесь… — слова даются девчонке все труднее. Кровь выбивается из раны толчками. — Я… не умру. А ты, Левдаст… вернись к Амме. Помни… на тебе… тоже мое благословение. Пусть Амме… осчастливит тебя дочерью…
Последние слова различаю я один. И то потому, что наклонил ухо к губам девчонки (которую успел полюбить, как дочь, какой у меня никогда не было).
— Жаклин… умерла еще… в подземелье… Я… взяла… ее… тело…
Голова девчонки-богини бессильно откидывается на мешки с провизией. Изо рта скатываются в снег капельки крови. Думал, сойду с ума, если потеряю ее, но нет. Уход Жаклин не оставляет в душе ни горя, ни ненависти к убийце (я знаю, что отомщу, но лишь когда исполню долг). А что горевать? Исмина же не умерла! Как и прежде, в честь нее будут служиться молебны и кружиться в храмовых танцах жрицы. О чем она меня заставила задуматься по-настоящему, так это о продолжении рода. С ней я познал радость отцовства — и теперь жажду вырастить собственную дочь или, сына, кого Она пошлет Амме. И стать для них обоих, или обеих, неважно, — щитом, опорой и кормчим в бурном море жизни. Неважно, что ей сорок пять, а мне сорок девять — я слышал, рожали и в пятьдесят семь… Я понял, что это и есть высшая честь для мужчины в Мире. Куда до нее всем титулам, власти и богатствам, даже всей магии Мира!
— Она ушла, — хрипло, не узнавая собственного голоса, произношу я. — Надо ехать дальше. На стоянке похороним.
Возражений ни у кого не находится. Вдаль несется съежившийся до небольшого пятачка мир, его наполняют тьма, холод и танцующие снежинки, в нем порой появляются заснеженные скалы. В этом мире есть мы — я, Крей, Нек, Аэ, Сатька, то, что еще недавно было земным пристанищем благой богини, сани и шестнадцать бойких, стремительных и неутомимых собак.
Спуск далеко не прост. С севера Стылые Холмы круче, чем с юга. Когда-то это обстоятельство наверняка печалило Каллиана, а сейчас нешуточно радует офицеров Рубежной армии. Кое-где склоны обледенели, приходится придерживать сани, отсторожно направлять их в сторону от ущелий и валунов. Толлардо ставит собак сзади — своим весом они тоже не дают сорваться в пропасть саням, на которых все наши пожитки. Приходится петлять между скал, следуя вьющейся серпантином, погребенной под слоем снега тропее. Потом становится легче. Горы превращаются в холмы, потом пропадают вовсе.
Мы останавливаемся, когда все, и особенно собаки, окончательно выдыхаются. К тому времени спуск остается позади, горы тонут во мраке. На равнине не нужно петлять, можно разогнаться по-настоящему, что Толлардо и проделал. Здесь мы разводим в странной печке огонь (топливом служит дурнопахнущая жидкость из бочонка, но жара она дает больше, чем дрова и даже уголь), затем по указаниям Толлардо сооружаем из слежавшегося снега нечто, заменяющее дом, и устраиваемся на отдых. Тут же, во льдах, хороним и Жаклин: увы, в смерзшейся земле копать могилу нечем, да и некогда.
В ледяной хижине морозно, стены из снега лишь слегка подтаивают, скрепляя ледяные «кирпичи». Но ветра нет, от печки идет тепло, по сравнению с уличным морозом это кажется летним теплом. А уж когда покормили собак и перекусили сами, кажется, нет ничего прекраснее этой замечательной хижины, а усталость такая, что даже мысли текут вяло и плавно, точно мед по стеклу.
Крейтон вызывается сторожить первым (и как Воителю удается стряхнуть сонливость?), мы все проваливаемся в сон — такой безмятежный, будто и не в захваченном нечистью Поле Последнего Дня, а в далеких южных городах, где зимой теплее, чем здесь летом. Отсюда они кажутся далекой сказкой, которая слишком хороша, чтобы быть правдой. А правдой может быть лишь эта тонущая во мраке снежная хижина, вой ветра за ее стенами, в промерзлых равнинах. И, конечно, смертельно опасное зверье, которое, к счастью, пока нас не обнаружило.
С этой мыслью я и проваливаюсь в тяжелую дрему без снов.
Двенадцатый месяц 1140 года,
Кешер, Храм Кириннотара
К вылету на Север готовились больше месяца. Все высшие жрецы Храма Кириннотара в Кешере, гости из остальных Храмов, сбились с ног, решая десятки и сотни мелких, но важных вопросов. Главам Храмов пришлось побывать в своих владениях, убедить подчиненных жрецов в необходимости принятых на Совете в Медаре решений. Вальтер Миллимет предложил Храмам «скинуться» и выкупить у Империи остров Колин с находящейся там небольшой крепостью. Там, как предполагалось, должен заседать Совет представителей, по одному жрецу высокого ранга от каждого Храма, дабы решать все вопросы мирным путем. Амелия предложила там же основать школу, где жрецам показывали бы азы разных магических систем, приучая понимать друг друга и не хвататься чуть что за оружие. Члены Совета должны подчиняться непосредственно главам Храмов и выражать их волю. Хотя Дарящая Любовь погибла, ее слова продолжают жить и изменять устоявшийся мировой порядок…
Остается в силе и другое предложение бывшей главы бывшего Храма Амриты. Семеро глав Храмов решили ни на кого не перекладывать трудный и опасный поход на Север. На всякий случай назначили возможных преемников — мало ли что может случиться на Земле Ночи, готовились действовать совместно: проверяли, как будет взаимодействовать магия различных систем, в каком порядке лучше применять чары. Задача оказалась не из простых: еще никогда столько величайших магов разных систем не собирались в месте.
Но больше всех пришлось трудятся жрецы Кириннотара. Эккерхард и его подручные не выходят из мастерских, что они там делали, остается загадкой. Лишь ввалившиеся щеки, покрасневшие от жара литейного цеха лица говорят, как им трудно.
Помимо храмовых, появились другие заботы и у Амме. Точнее, забота, звалась таковая — Лалика. После гибели Храма Амриты и Дарящей Любовь женщина замкнулась в себе, отвечая на вопросы односложно и неохотно, сама никогда не начинала разговор. Были и другие, почти незаметные мужчинам знаки, немало тревожившие верховную исминианку. Волосы, обычно заплетенные в косу или собранные в причудливую прическу, распущены и иссиня-черным водопадом спускаются до бедер. Все эти дни Амелия не видела на руках Лалики ни одного браслета, вместо прежнего, яркого и более чем откровенного платья женщина одета в серый, невзрачный плащ, подаренный жрецами Кириннотара. На лице ни малейшего следа косметики. Теперь Лалике и вправду можно дать не меньше тридцати пяти лет.
