Он вышел на улицу. Город показался разъятым на части. Каждая из которых хочет чего-то своего, но творит почему-то совсем противоположное.
Вспомнил о такси, которое возило его вчера по улицам, а теперь испарилось, — вот бы воспользоваться им. Порылся в карманах пальто, подаренного Эрикссоном, и обнаружил бумажник с несколькими тысячами рублей. Поймал машину, проехал немного, велел остановить на углу Невского и канала Грибоедова — там во дворах располагалась мастерская, в которой могли что-то рассказать о Медном всаднике. А могли и не рассказать. Дмитрий Олегович расплатился и вышел под дождь.
С Итальянской выезжал и всё никак не мог выехать фургончик с игривой надписью «Сборная Санкт-Петербурга по мебели». На корпусе его был нарисован почти полностью собранный пазл с изображением дивана. Недостающую деталь мозаики подтаскивали двое улыбающихся мужчин в униформе. «Пазл… части… диван в честь пазла», — забормотал шемобор и тут же прервал себя, потому что, засмотревшись на фургон, чуть не врезался в молодого человека со смышлёным, хотя несколько встревоженным лицом. Молодой человек бежал не разбирая дороги. Тоже почти спятил, видимо. Может, поговорить с ним? Как сумасшедший с сумасшедшим?
— Вы тоже часть какой-то силы? — устало спросил шемобор у молодого человека.
Тот проворно отпрыгнул на проезжую часть, перебежал на набережную и помчался в обратном направлении.
«Это твой родной город. Тут всегда так», — успокоил себя Дмитрий Олегович и свернул на Итальянскую.
Молодой же человек снова оказался на Невском. Это был Виталик. Он следовал совету странного букиниста — не разговаривать с незнакомцами, но незнакомцы, как назло, сами заговаривали с ним на каждом шагу. Как затравленный дикий зверь он метался между Малой Морской и Фонтанкой, уже не понимая, кто он, что он, зачем и куда бежит.
Он остановился рядом с Казанским собором, отдышался, прислушался к себе. Кажется, три тысячи лет назад на него было наложено заклятье. И снять его может только тот, кто его наложил.
Виталик всхрапнул, как норовистый конь, и побежал в таинственную пещеру с книжными сокровищами. Пусть старик оберет его как липку, пусть последнее возьмёт, но освободит от этой мучительной невозможности разговаривать с людьми.
На этот раз букинист сидел за прилавком и что-то вышивал, насвистывая, как певчая птица. Увидав Виталика, он тут же перестал свистеть.
«Не свисти — денег не будет», — вспомнил Техник и горестно вздохнул. Денег у него и так уже почти не было.
— Что, вы уже прочитали все пять книг? — улыбнулся букинист. — Я же говорил, что «Библиотека приключений» вам понравится.
— Не читал. Вы с меня заклятье снимите, а? — чувствуя себя полным идиотом, попросил Виталик.
Видимо, его чувство передалось собеседнику.
— Какое заклятье? — нахмурился тот и поправил на носу очки.
— Чтоб не разговаривать с незнакомцами. Вы сказали мне…не разговаривай с незнакомцами. И я не разговариваю. А они — разговаривают.
— Беда, беда, — насмешливо покачал головой старик. — Я сказал «Никогда не разговаривайте с неизвестными!». Какое заклятье, о чём вы? Это же Булгаков. «Мастер и Маргарита». Название первой главы.
— Но вы сказали, что это совет…
— Да. Это совет. Читайте классику, там всё давным-давно написано.
Виталик примолк, пристыженный.
— А кирпич? Ни с того ни с сего? — поёжившись, припомнил он.
— Что — кирпич?
— Чуть не упал! Мне! На голову! Когда неизвестный со мной заговорил.
— Ну не упал же. Об этом тоже читайте. Вообще — побольше читайте.
— Да! Есть! Так точно! — вытянулся в струнку Виталик.
— Вольно, — ответил старик. А потом щёлкнул каким-то выключателем, вмонтированным в прилавок, и букинистическая лавка погрузилась в полутьму. За окном бесшумно проезжали автомобили, освещая фарами мокрый асфальт. Над головой у старика зажглась лампа в желтом абажуре с кистями, похожая на те, что раньше вешали на дачных верандах. Через мгновение Техник уже стоял на улице, не помня, как попрощался, как вышел из лавки.
Вечером Вероника обнаружила Виталика на кухне. Забравшись с ногами на табурет, тот читал сразу три книги — «Мастер и Маргарита», «Преступление и наказание» и что-то из «Библиотеки приключений».
— «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!» — тихо поприветствовал он её.
Вероника подбежала к нему, пощупала лоб.
— Ты не простудился? Ноги не промочил? Температуры вроде бы нет. Сейчас, сейчас, чаю с вареньем. Я ещё заехала в нашу булочную, купила пирог… — захлопотала она.
Виталик стряхнул наваждение. Отложил книги в сторону так, чтобы не запачкать их. И кинулся помогать по хозяйству.
День так хорошо начался: Маша вовремя справилась с корректурой, которая ещё два дня назад казалась ей неподъёмной, убедилась в том, что Космомакс, уборщик нового поколения, действительно способен вдохнуть жизнь даже в самую заброшенную квартиру, приехала в редакцию, чтобы взять на дом новую работу и дождаться Костю. И вот пока она сидела на диванчике в приёмной и рассказывала Наташе о двенадцати подвигах Космомакса, ей позвонила мать.
Маша уронила сумочку, уронила листы корректуры, которые тут же рассыпались по всей приёмной, чуть не перевернула на журнальный столик чашку с кофе.
«Мама?» — одними губами спросила Наташа. А потом махнула рукой — мол, поговори, а я всё подниму и наведу порядок.
Маша выбежала на лестницу, оперлась о перила и приготовилась к долгому разговору.
Оказалось, что Елена Васильевна видела сегодня ночью нехороший сон. То ли обнаженная наездница на леопарде, то ли червонная королева с факелом и мечом в руках сказала ей… Что именно сказала она, Елена Васильевна не запомнила, потому что тут же проснулась в ужасе. Но это точно было дурное предзнаменование. И наверняка связанное с тем, что негодница дочь совсем позабыла о своём священном долге перед немощной больной матерью. Живёт с этим проходимцем, который и не думает на ней жениться, и никогда не женится, вот увидишь, и бросит тебя, и придёшь ты к матери и скажешь, как права была мать, но будет уже поздно! Мать два года как в могиле, и некому тебя обнять, некому пожалеть. И будешь ты коротать свой век в горе и раскаянии.
Маша попыталась вспомнить, когда Елена Васильевна в последний раз обнимала её или жалела? Нет, конечно, работа в «Фее-кофее» изменила её очень сильно. Но время от времени она видит сны или что-то вычитывает в гороскопах, и тогда от неё нет спасения. Хорошо забытое возвращается, и тогда дочери снова хочется спрятаться от всего мира где-нибудь за печкой на задворках вселенной и не вылезать оттуда никогда-никогда-никогда.
