Он свалился на солому, как подкошенный, дожевал то, что ему досталось, лёжа, даже запивать не стал. И понял, что его знобит. Оставалось надеяться, что это просто тряска после холода — и это пройдёт. Пашка постарался себе подгрести побольше соломы и по возможности зарыться в неё. Аппетит–то никуда не пропал, успокаивал он себя, а у меня при температуре первым делом отрубает желание есть. Обойдётся. Должно обойтись…
Ох, как навалилась на мальчишку — от головы до кончиков пальцев ног! — давящая усталость! Растёртые в кровь запястья, запухшие рубцы на спине, пораненные, сбитые и начавшие отогреваться ноги — всё заныло, но это нытьё только усиливало желание спать и спать.
Пашка закрыл глаза и сразу поплыл в сон — без сновидений, глухой, чёрный и беззвучный…
* * *
Проснулся Пашка от собственного плача — тихого и безутешного.
Глубокий сон усталости — сон без сновидений — в какой–то момент сменился кошмаром. Пашке снилось, что он бежал, но его поймали и сажают на кол. Даже крикнуть не получалось, и мальчишку разбудил свой плач.
Но всё–таки действительность — душноватая и в то же время довольно холодная — оказалась в тысячу раз лучше сна. Озноба у мальчишки больше не было; он перевёл дыхание и провёл рукой по мокрому от слёз лицу, облегчённо привыкая к мысли, что ужас ему только снился. Нет ничего хуже рабства, подумал он и поёжился. Оказывается, есть вещи, по сравнению с которыми рабство может быть хуже только на словах…
Но… странно. Почти тут же что–то в Пашке взбунтовалось при этой мысли. Взбунтовалось не как днём, судорожными толчками, смешанными со страхом — а непримиримо и яростно. Он не облекал своей ненависти к схватившим его оркам и их неведомому хозяину не то что в слова — даже в мысли. Не искал объяснений и оправданий. Но для себя чётко решил: бежать при первой реальной возможности. И — если будет хоть малейший шанс! — помочь бежать остальным. Почему?! А нипочему, а похрен — просто потому, что он так хочет, а не так — не хочет! Эх!!! Не поговорить ни с кем, а без знания мира, в который он попал — бежать сложно… Пашка скомкал солому и пристукнул кулаком по её подушке. Не будет он рабом, не хочет и не будет, и всё тут!!!
Но привторяться — будет. Пока будет. На кол не хочется, да и по морде получать — не велико удовольствие…
Самое мерзкое — эти волки. Вспомнились глаза, и сейчас, ночью, когда чувства обострены — мальчишка отчётливо понял: это никакие не волки, а существа умнее, намного умнее своих наездников–орков. Как кони у Братьев Ели в книгах Муркока про Корума Лло Эрайнта. Вопрос в том, умнее ли они людей?
Хм… Но сейчас волков и их наездников в деревне нет. А местные не горят желанием пачкаться работорговлей. Пашка перевалился на бок, встал на четвереньки и подобрался между спящими к щелястой стене. Сложена она была умело, крепко, хоть и с дырами и без цемента — без шума не расшатаешь. Деревня спала, но у ворот горел костёр и возле него виднелись тени. Лошадей не видно нигде… Местные караулят, что ли?
Пашка вздрогнул — его взяли за плечо — и отшатнулся, готовясь защищаться. Но в отблесках через щель сверкнули глаза Туннаса.
— Я хочу бежать, — прошептал Пашка. — Понимаешь? Бежать, — он показал пальцами. Туннас кивнул и тряхнул Пашку за плечи — одобрительно. Потом и выставил шесть пальцев — руку и ещё один — показал на себя, выставил ещё один, показал на Пашку — выставил восьмой. — Восемь человек хотят бежать? — прошептал Пашка. — Восемь, да? Со мной и с тобой?
— Tolodh[24], — кивнул Туннас. Сложно было не понять, о чём говорит мальчишка. Туннас пошевелил руками, показал два пальца кольцом. Кивнул на Пашку.
— Без вопросов, — кивнул мальчишка и сглотнул от волнения. — Я помогу, — он несколько раз кивнул, помедлил и, протянув руку, пожал ладонь юноши. Туннас несколько недоумённо посмотрел на Пашку, потом улыбнулся и крепко, резко перехватил его правую руку — под локтем — своей. Пожал. — А, вот как у вас, — тоже улыбнулся Пашка. — А я вообще–то левша…
* * *
Утро было солнечным и холодным, но безветренным. Грязь от вчерашнего дождя схватило морозом. Иней сверкал, как рассыпанное и развешанное серебро, но от этой красоты становилось не по себе. Тем более, что притащившие хлеб и большой котёл с какой–то похлёбкой (следом вошёл один из молодых конвоиров — с мисками) двое мальчишек явно поясняли людям в хлеву, что снаружи холодно. Правда, сами они были босиком… хотя им–то из дома никуда не шлёпать.
Рабы особо никуда не торопились — поднимались, явно ругались, потягивались, переговаривались… Пашке хотелось почистить зубы. Ужасно хотелось. Даже больше, чем есть.
В котле оказалось что–то жидко–мучное и вроде бы с грибами. Хлебать это пришлось через края плошек… и кстати, похлёбка оказалась вкусной. Реально вкусной, а не просто с голоду. Рыжий конвоир зевал во всю пасть и сонно посматривал вокруг. «А вот скрутить его сейчас, — вдруг подумал Пашка, жуя хлеб. — Их тут всего трое… а местные — неужели будут за них воевать? Орки рядом, но не здесь же…»
Нет. Его собраться по несчастью в основном не выглядели трусами. И, если они не пользуются таким явным шансом — значит, есть причина. Видимо, местные не любят работорговлю в принципе, но всё равно враги южанам. Хотя странно как–то. Туннас говорит, что это Рудаур — его земля. Но он внешне не похож на деревенских совсем. Путаница какая–то… Хотя (Пашка вздохнул) — что он тут вообще пока понимает? Ни фига.
— Люблю я русскую еду, — пробормотал он, — но ем обычно, что найду.[25]
Пока ели — подошли двое других конвоиров. С ними шёл вчерашний старик, все трое держали в руках кружки с чем–то дымящимся; ещё одну молодой конвоир принёс своему ровеснику. По хлеву поплыл аромат корицы и яблок. Кто–то громко сказал что–то вопросительным тоном, вокруг засмеялись, и даже конвоиры поддержали, а седой так просто захохотал, разевая пасть — с удивительно крепкими целыми зубами.
Говорят они на разных языках, отмечал Пашка. Эти, рыжие — на языке, немного похожем на английский и немецкий. А почти все ра… пленные — на совсем непонятном. Но языки друг друга они понимают. Карту бы вспомнить, ведь была карта… Пашка тщетно мучил себя — и, как часто бывает, стоило ему отчаяться и перестать думать о карте, как она вспомнилась неожиданно подробно.
Их ведут на юг — к горе Эмон Сул и Восточному Тракту — тому самому, по которому хоббиты шли в Раздол. Но тогда там не было никакого государства. А сейчас там… что? Шахты? Лесозаготовки? Поля? Все остальные тоже удивлены, видно, раньше туда людей не гоняли… Значит — не шахты, не лесозаготовки, не поля… что–то совсем новое. Вряд ли хорошее…
