Сигур никогда не принадлежал к людям заботливым и внимательным. Он был лидером потому, что лидировал, находился на острие каждой атаки: более быстрый, более сильный, немного более необузданный, чем все остальные, кроме, возможно, берсерков, которые иногда отправлялись вместе с ними. Он пил больше любого дружинника, не падал и оставался бодрым, когда все остальные уже храпели на скамьях или лежали на тростнике, устилавшем пол в пивном зале.
Торкел помнил — это была известная история — то утро, когда Сигур вышел из таверны с другим разбойником, человеком по имени Лейф, после целой ночи пьянства и подбил его устроить гонки по веслам их ладей, стоящих рядом на якоре в гавани.
Ничего подобного прежде никто не делал. Никому и в голову не приходило ничего подобного. Под смех и крики бьющихся об заклад каждый из них разбудил и собрал своих людей с заплывшими глазами, заставил их занять свои места на кораблях и выставить весла под прямым углом к бортам. Затем, когда взошло солнце, двое ярлов начали гонку: они бежали вдоль одной стороны ладьи, перепрыгивая с весла на весло, потом обратно вдоль другого борта. Они должны были перепрыгнуть на другую сторону, ухватившись за фигуру дракона на носу.
Лейф Фенриксон не добрался даже до носа.
Сигур дважды обежал корабль, на большой скорости. Ярл был в расцвете сил: он прославлял собственную удаль, а также демонстрировал удаль своих людей, так как качающееся или неровное весло заставило бы его упасть, в этом нет сомнения. Дважды он пробежал эту дистанцию, а Торкел и все остальные воины корабля держали весла неподвижно. Он бежал один, по пояс обнаженный, все кружил вокруг них в первых лучах солнца, смеясь от радости, что он так молод, что он такой, какой есть.
С годами все изменилось, так как молодость не может длиться долго, а эль так же легко вызывает ярость и горечь, как смех и чувство товарищества. Торкел в какой-то момент понял, что Сигур Вольгансон никогда не перестанет пить и разбойничать, что он просто не может. Что для него не существует ничего в дарованном Ингавином срединном мире, кроме возможности проплыть по белопенным волнам под лучами солнца или в шторм, появиться из моря, вытащить на берег ладьи и скакать верхом или бежать в глубь суши, чтобы жечь и убивать. Важно именно действие. Золото, серебро, драгоценные камни, женщины, рабы, которых они захватывали, — это лишь повод. Путь к славе.
Соленые брызги, и горящие костры, и стремление испытывать себя снова и снова без конца — вот что толкало его вперед на протяжении всей его слишком короткой жизни.
Торкел никогда не говорил ни слова о своих мыслях. Он греб и сражался рядом с Вольганом до самого конца, который наступил в Льюэрте, как всем известно. Сигур слышал, что сингаэли собирают войско, чтобы встретить его ладьи, но все равно повел своих людей на берег ради наслаждения битвой, которая могла там состояться.
Они уступали в численности в три раза: там, у моря, войско собралось из всех трех враждующих между собой провинций сингаэлей. Он предложил им поединок, вызов был брошен всем трем принцам-сингаэлям, но его принял молодой человек, вовсе не принц. Брин ап Хиул, крупный, жесткий и трезвый, как отшельник, одержимый Джадом во время поста, изменил положение дел на северных землях, убив Сигура Вольгансона на той прибрежной полосе, и забрал меч, который тот носил со времени налета на Кампьерес.
Сигур всегда искал такой смерти, Торкел понял это тогда, в тот самый день. Старческая немощь, трезвое правление, королевская власть… и Сигур — это даже невозможно было себе представить. Но к тому моменту Торкел уже понимал, что это не его представление и о жизни и о ее конце, быстром, как удар клинка. Он сдался в плен сингаэлям под влиянием внезапно нахлынувшего горя и ошеломляющей пустоты. Со временем он совершил побег, так как рабство тоже не входило в его представления о жизни. Он добрался — через Стену, земли англсинов и осеннее море — до дома. А затем создал себе дом. Именно его доля драгоценных камней и золота, добытых в той случайно попавшейся, окутанной туманом долине в Фериересе, принесла ему землю и ферму на Рабади в тот год, когда он решил, что время пришло.
Остров Рабади был ничем не хуже других мест и даже лучше многих, чтобы начать вторую жизнь. Торкел нашел жену (и ни один человек, живой или мертвый, не слышал от него ни одного худого слова о ней), произвел на свет двух дочерей, потом сына. Выдал дочерей замуж, когда они достигли нужного возраста, и довольно успешно, на материк через пролив. Наблюдал, как рос его мальчик — умный, с характером. В те годы он еще несколько раз принимал участие в набегах, выбирая себе корабли, спутников и места высадки. Соль проникла в его кровь, как говорят эрлинги. Море трудно оставить в прошлом. Но он больше нигде не зимовал, не строил больших планов завоеваний. Трезвые капитаны, четко спланированные рейды.
Сигур умер; Торкел не собирался возвращаться к тем временам. Он плавал за моря ради того, что мог там найти и привезти домой. Любой человек счел бы Торкела Эйнарсона с острова Рабади, бывшего спутника самого Вольгана, человеком благополучным. Казалось, смерть от клинка на дальнем берегу ему не грозит.
Ни один живущий человек не знает своего конца.
И вот он здесь, снова за морем, в лесу, где не следует находиться никому из людей. И как это получилось? Клятва, данная жене ап Хиула, да, но он за эти годы нарушил немало клятв. Он ведь сделал это, когда в первый раз убежал от сингаэлей, после того как сдался им.
Он мог бы найти способ сделать то же самое и теперь. Даже прямо сейчас. Убить двух спящих принцев — в таком месте, где они вполне могли погибнуть и никто их не нашел бы, — снова выйти из леса, подождать, когда войско отправится на север, а оно наверняка отправится, двинуться через страну к Эрлонду, где поселились его соотечественники. В такой еще не сложившейся колонии, как эта, найдется много мужчин, не желающих рассказывать историю своей жизни. Именно так расширялись границы народов, так они двигались от начальной точки. Вопросов не задавали. Можно было построить новую жизнь. Заново.
Он тряхнул головой, чтобы в ней прояснилось, чтобы мысли пришли в порядок. Он устал и не способен мыслить ясно. Нет никакой нужды убивать этих двоих. Он мог бы просто встать, пока они спят, и уйти на восток. Он тихо фыркнул, смеясь над собой. И это тоже неправильно. Ему даже не обязательно уходить тайком. Он мог их разбудить, попрощаться, призвать благословение Джада на обоих (и Ингавина, про себя). Алун аб Оуин приказывал ему уйти. Ему вовсе не нужно здесь находиться. Его удерживает лишь одно. Понимание, которое лежит в основе всего безумия этой ночи, словно семя в твердой весенней почве.
