даром двойной направленности и полным отсутствием самоконтроля? В былые времена таких запечатывали. Угроза подобного решения проблемы висела и надо мной, но сперва отец, а после его смерти и брат, не спешили одобрять такие кардинальные меры. Со времени самого первого срыва меня учили сдерживаться, не давать эмоциям возобладать над разумом, не обращать внимания на обидчиков и размеренно дышать. Самое главное — дышать. Сцепив зубы, дышать, терпеть, и не позволять себе постыдной слабости. К тридцати четырем годам я худо-бедно научилась.
Мне было что сдерживать, а придворным, на самом деле, было чего опасаться. Однако, они не догадывались о семейном секрете. Никто, кроме родителей, сестры с братом, его верной Тени и наставников из Лютавы, не подозревал, по какому тонкому льду ходят рядом со мной, и какая же малость отделяет их от смертельной опасности. С детства в любых стрессовых ситуациях, теряя контроль, я использовала один из излюбленных магических приемов боевых звезд [26] княжеской армии — термальное воздействие с отрицательной направленностью поля.
Мой врожденный магический дуализм играючи совмещал воду и воздух, приправляя их ко всему прочему кипучим любопытством. Так появились внутренние защитники — Бурана и Вьюга. В несознательном детстве я умудрилась каким-то неведомым науке образом закольцевать один из рунных магических конструктов на аурного симбионта, и теперь каждый всплеск отрицательных эмоций или сторонней агрессии позволял внутреннему подселенцу начинать активно защищать меня единственным способом, который стал ему доступен. Так, в компанию к лисице, я обзавелась еще двумя звериными формами, приобрела узнаваемый полярный окрас, полностью обесцветив человеческую половину. И смех, и грех: при черноволосой смуглой родне выглядеть сущим приемышем — белокожей пепельной блондинкой.
Ни один из магов, приглашенных отцом, не рискнул избавлять ребенка от внезапно появившихся защитников. Все опасались тем самым нанести непоправимый вред моему симбионту, а через него нарушить узор моей ауры.
В детстве было весело принимать облик ошкуя, однако с возрастом милая мишка превратилась в огромную мощную и бескомпромиссную медведицу, способную в мгновение ока раствориться в грубом, сносящем все на своем пути морозном выплеске, для которого не существовало ни препятствий, ни тормозов. Бурану я научилась умасливать и гордилась тем, как ловко удерживаю ее в узде.
Вьюга являлась в виде росомахи. Ледяная, истинная демоница севера, неудержимая и сверх меры хитрая, обладающая к тому же таким зверским аппетитом, что будить ее было опасно хотя бы из-за него. У меня до сих пор не было на нее управы.
Там и тогда, где первая срывала все мои ограничители и якоря одним рывком, вторая исподволь подкрадывалась вплотную и незаметно подтачивала мою выдержку, постепенно усиливая напор и наращивая уровень агрессии.
— Переплети… — согласно кивнула я. — Ленту зеленую возьми. Умеешь из пяти прядей?
Цана простодушно закивала, почти благоговейно прикасаясь к моим волосам и тихо-тихо что-то зашептала. Я прислушалась и подумала, что из девчонки со временем выйдет толк. Она, хоть и боялась меня до трясущихся рук, но по крайней мере зла в мыслях не держала. Бесхитростная и наивная, стояла и шепотом выдыхала в мои волосы обережный заговор: «Косы плету-путаю, мысли чужие недобрые отвожу. Не распутать кос, не обидеть, не сглазить, не лишить воли. Косы плету-путаю, мысли чужие добрые приманиваю. Не расплести волосы, не уязвить, не опозорить. Гребень в косу воткну, врага и обидчика обессилю, пусть думы дурные, злобные и порченные к нему возвернутся, волос не коснутся. Слово мое лепко, слово мое крепко. Заплетаю, замыкаю, защищаю!»
Я с трудом удержала на губах насмешливую колкость, почувствовав на затылке давление зубьев серебряного — моего любимого, между прочим! — гребня с перламутром.
— Гостей видела ли, Цана? — вскользь поинтересовалась я, поднимаясь с пуфа перед зеркалом. — Разместили их где, знаешь?
— Так в парковом гостевом флигеле, сиятельная княжна. Все комнаты еще вчера с вечера проветривали, да некоторых лакеев в услужение гостям отрядили. Подвальную кухню опять же открыли, младшую повариху с помощниками тоже туда отправили, — без утайки выложила горничная все, что успела услышать. — Вчера за ужином говорили, что древние рода прислали своих представителей, чтобы потребовать у князя уточнить условия выполнения давнего договора между оборотнями и ллайто.
— Благодарю, Цана. — сухо проговорила я, с трудом проталкивая слова, царапающие горло. Я-то, в отличие от челядинки, точно знала, о каком именно договоре могла идти речь. — Сегодня ты мне больше не понадобишься, отдыхай.
К закрытым воротам крепости я шел неспешным шагом, не скрываясь. Стражу на стенах старался не нервировать. Кто его знает, что изменилось за годы моего отсутствия? Три десятка лет — не весть какой срок, конечно, но время все-таки даже камень точит. Тем более, что, судя по письмам матери и скупым рассказам отца, город за прошедшие года значительно вырос.
Срезень [27], по моим подсчетам, передвигали уже трижды, позволяя населению Бухтармы свободно селиться внутри безопасных стен. Каждое такое смещение границы города давалось его жителям невероятно тяжко. Любую пядь земли, лишенную растений и, на первый взгляд, отвоеванную у джунглей, приходилось порой выжигать и очищать до скального основания, уничтожая всякое подобие жизни в ее недрах, а позже закупать из внешнего мира и везти караванами плодородную почву.
Рост города, однако, меня несказанно радовал — ллайто возрождались, восстанавливая понемногу прежнюю численность, осваивали свободные земли не только на плато, но и на трех его верхних террасах-уступах. Бухтарма более всего напомнила мне змею, которая перелиняла, выросла и попыталась влезть в скинутую за ненадобностью шкурку. Собственно, теперь даже назвать общину «маленьким поселением» язык у меня не повернулся бы. Наконец-то мой народ перестал походить на жалкий, каким-то чудом выживший осколок многочисленной в прошлом нации.
У лишенных крыльев был только один безопасный путь в общину — через ущелье бурной Змеиной реки, чье мощное течение, пороги и каскады забрали в свое время немало жизней. Река делила вершину тепуи на две неравные части. Ее извилистое русло тысячелетия промывало в скале живописные меандры — повороты, загибы и петли.
С годами жизни в этих местах мои предки расчистили путь с высокогорного плато к реке через сеть внутренних пещер, вымытых в недрах горы. В отличие от внешней лестницы, этот путь не требовал покидать общину и выходить в джунгли. Чужакам же, решившим подняться по узким ступенькам, прорублеными в скале, предстоял еще и двухдневный переход к воротам общины по ничем не сдерживаемой тропической сельве. В итоге, даже с опытным проводником к городу добирались не все.
А пришлые из внешнего мира в Бухтарме появлялись частенько. В начале
