— Деда, влево нам надо, влево за «Отче наш». Там причал старый, на мель не сядем.
— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое… — забормотал Лучемир. К тому моменту, как молитва окончилась, нос корабля поравнялся с устьем речушки. Кормчий навалился на руль: — Рыжий?!
— Попали, деда. Еще сажен сорок, и можно чалиться.
— Эй, на палубе! Концы готовьте. Как навалимся, сразу прыгайте и крепите!
«Во дожили, слепой зрячими командует», — покачал головой Андрей, но вслух ничего не сказал. Васька схватил веревку возле кормовой надстройки, Левший похромал к носовой. Риус продолжал подсказывать деду, сколько саженей осталось до причала, пятый же корабельщик еще сидел в трюме.
— Вот, японская сила, — сплюнул Зверев. — Звияга, помоги!
Холоп выхватил из рук увечного моряка петлю каната, прыгнул вперед, на приближающийся причал. Косой мальчишка тоже скакнул — и с плеском ушел в воду.
— Парус долой!
Левший заторопился на нос.
— Пахом, за мной! — не выдержал князь, забежал наверх, освободил конец паруса и вместе с дядькой опустил его, размотав почти всю бухту. Судно скользило вдоль причала, снижая ход.
— Крепи! — перебежал налево Риус.
Звияга торопливо намотал канат на бык, конец натянулся. Инерция развернула ушкуй кормой чуть-чуть наружу, но слабое течение речушки остановило его и плавно прижало к причалу. На берег вылез с веревкой в зубах мокрый Васька, встряхнулся, забежал наверх, прищурил один глаз и накинул петлю на второго быка.
— Прибыли, — отпустил кормовое весло Лучемир. — Рыжий, ты чего мне мешался все время? Орешь в ухо, я прям не знаю, куда и править. Юрий Семенович, плетей ему дать надобно, дабы думал, чего творит.
— Рубаху новую получишь, как на торгу случимся, — пообещал Риусу князь.
— Благодарствую, Андрей Васильевич, — поклонился мальчишка и показал кулак кормчему: — А ты, деда, чего то на камни, то на берег рулишь?
— Мал еще советы давать.
— Да я уж лучше тебя править могу!
— Нос не дорос…
Андрей ушел к себе в носовую каюту, подобрал с сундука саблю, опоясался поверх ферязи, кивнул нежащейся на перине жене:
— Пошли, благоверная моя, прибыли.
— Ой, милый, — поморщилась Полина. — Может, не нужно? Знаю я этих смердов. Освободят избу, что всю зиму вымораживалась.[17] Холодная, сколько ни топи, плесенью пахнет, мыши бегают, в полу щели, навозом воняет. Зачем нам в таком убожестве обитать? Может, здесь, на ушкуе? Уютно, чисто, пахнет приятно.
— Жить? Здесь, на корабле?
— Поверь, милый, здесь будет куда уютнее, нежели в любой из тех избушек, что способны выстроить здешние смерды.
— Жить… — Зверев окинул каюту совсем другим взглядом. Три метра на четыре. Не царские палаты. Однако же горницы во многих деревенских домах размерами не больше, а отдельного дома для князей здесь, как он догадывался, никогда не строили. И уж конечно, коврами не выстилали, перину не готовили. — Здесь печки нет.
— Так весна уже, Андрюша, топить ни к чему.
— А готовить? Что же, всю жизнь копченой рыбой да вяленым мясом питаться?
— На берегу печку летнюю сложить. Глина да несколько камней тут найдутся. Навес девкам от дождя поставить — и ладно.
— Даже и не знаю… — снова оглядел их уютную спаленку Зверев. Для светелки вполне хорошая комнатка. Для дома — мало до безобразия. Однако же усадьбы тут пока нет, выйти после ночлега в трапезную или перейти в горницу все равно не получится. Опять же, на ушкуе людская есть — в кормовой надстройке. А в деревенском доме холопов вовсе в хлев или овин загонять придется. Амбара-то приличного, может статься, в отведенном приказчиком доме и не найдется. Крепкий амбар только хороший хозяин отстроит — а таких в княжестве Зверев пока не замечал. — Даже не знаю. Может, ты и права.
— Чего сомневаться, Андрей? Корабль ведь наш! Никто его никуда не ушлет, никому пожитного платить не нужно.
— Однако к старосте здешнему и смердам выйти тебе все равно нужно. Хозяйку они должны увидеть. Так что поднимайся и пойдем.
Пока они одевались и собирались, в деревне на взгорке успели не только заметить прибытие гостей, но и подготовиться к встрече. Когда князь и княгиня в сопровождении двух холопов поднялись наверх, пышноусый, коротконогий Фрол, Никитин сын, успел не просто переодеться в чистую рубаху и шаровары, но и доставить каравай, в выемку на макушке которого была насыпана соль. Держала хлеб краснощекая девица в сатиновом платке и сарафане с вышитым зеленой нитью синим верхом и красной юбкой, начинающейся сразу из-под высокой груди.
— Здравия тебе желаем, батюшка князь, — в пояс поклонился староста, и его поклон в точности повторила девица с подношением. — И тебе здравия, матушка княгиня.
— И тебе здоровья, — кивнул ему Зверев, принял положенный на чистое полотенце хлеб, отломил край, макнул в соль, прожевал, передал каравай жене. Та тоже откушала хлеба, передала подарок Пахому. Дядька есть не стал: не по чину.
— Рады видеть вас, господа наши любимые, долгожданные. Как доплыли, не случилось ли чего в дороге, не устали ли вы, не желаете ли отдохнуть в своих владениях?
— Благодарю за заботу, Фрол, добрались неплохо. Судно у нас крепкое, не устаешь на нем, а от забот отдыхаешь. Посему дома нам можешь не готовить, на ушкуе мы пока поживем.
— А на дно сесть не боитесь, Андрей Васильевич? А ну, пересохнет река — как же тогда?
— Отчего ж ей пересохнуть? — насторожился Зверев. — Нечто такое бывает?
— А как же, батюшка, — всплеснула руками девица. — Через два года на третий случается. Как год сухой, так порог Тайпаловский затихает, а во Вьюне вода так садится — курица вброд перейдет. В Ладогу и вовсе ничего не течет, отмель одна. Вся вода в болотах здешних остается.
— И долго это длится?
— Иной раз и до осени реки нет, — ответил Фрол. — До самых дождей. А там, глядишь, и порог просыпается, и во Вьюне вода подрастает.
— Коли так, место у причала углубить надобно будет, или козлы приготовить, чтобы корабль на него опускать, — решил Андрей. — Беда небольшая, мы летом уезжать не собираемся. Пора в княжестве хозяйством заняться, а то захирело совсем. Вы как отсеялись, Фрол? Озимые после морозов нынешних взошли?
— Взойти-то взошли, батюшка, — снова поклонился староста, — да с яровыми беда.
— Что такое?
— Опять у нас за зиму трое мужиков отошли, — перекрестился приказчик. — Ладно Филон, он уже пожил. А двое и вовсе молодые. Мрут мужики, Андрей Васильевич, мрут, аж самому страшно. Ныне трое, о прошлом годе четверо, два тому назад — опять трое. И так людей в деревнях не осталось, одни бабы, а все тянет и тянет лихоманка добрых работников. Кому пахать-то ныне, княже? Кому косить, убирать? Нечто девкам и детям малым такое выдюжить?
