Прошли, держась за руки, до библиотеки, поднялись на жилое крыльцо. Кош выбежал навстречу с гневной тирадой, увидел шамана — заткнулся на полуслове. Бесшумно канул под топчан.
Только теперь руки разжались.
— Ну, я пойду.
— Погоди, Ланеге, — сказала Ирена. — Лодка — это что… помолвка?
— Да. Он сделал тебе предложение, ты его приняла.
Ойе… и на лодке жениха ушла прямиком в объятия к другому мужчине.
— Варак… — пробормотала она.
— Именно, — кивнул Ланеге. — Ну, не скучай. Впрочем, тебе, наверное, соскучиться не дадут.
…И не угадал. Честно говоря, ничего она в тот день в своей библиотеке не делала. Сидела, откинувшись на спинку стула, и перебирала по мгновению минувшую ночь.
Хватило до семи вечера, и еще осталось.
Никто не отвлек.
--
Возвращалась с родника с полным ведром, только зашла в свой двор — сзади оклик:
— Орей, Ире.
Обернулась. Велке.
— Орей, — ответила Ирена. — Заходи.
— Давай на крылечке посидим, — сказала Велке. — Надо поговорить.
Ирена кивнула. Поднялась на крыльцо, поставила ведро, чтоб не на ходу — в угол. Сели.
— Я про шамана, — вздохнула Велке.
А то я не догадывалась.
— Ире, ты хорошо понимаешь, что делаешь?
Как на это ответить? Я совсем, совсем не понимаю, что делаю. Просто — я же не могу иначе… Стоит закрыть глаза — и он рядом. Он все время со мной, даже когда его здесь нет.
— Что ты лодку Кунте вернула — это правильно. Надо бы раньше… да ладно. Люди говорят — варак, не смыслит. Парня ты обидела, конечно, сильно обидела. Сам виноват, не объяснился толком. Ну зато Халке радуется: Кунта с ней напраздновался, а она давно хотела.
Понятно, почему чуть ли не весь поселок на меня косится, а Халке задирает нос с торжествующей ухмылкой. Только Ерка относится как прежде, да вот Велке. Хелена и та — поджимает губы и отводит взгляд.
— А с шаманом тебе не бывать. Этот — не для обычной женщины.
Шаман… Остров, деревья, тишина, никого вокруг, только он и я. Странно, страшно, жарко, больно… сладко. Горячие руки, багульник и хвоя, солнце сквозь ветви, шепот и шорох, губы к губам, тело к телу, я — твоя — ты — моя… Сколько уже прошло? Три дня. Восемьдесят с половиной часов. Если б не вода… километр воды, два километра?.. я не сидела бы тут, на горячих от солнца досках, не зажимала бы руки коленями, не смотрела бы в сторону Чигира невидящим взглядом. Я давно была бы там. Потому что он все время со мной… и я тоже — я все равно там, даже когда я здесь.
Он простился со мной на этом крыльце и ушел — и я жду. Он придет. Не знаю, когда. Сегодня, завтра, через неделю… но он придет.
Он сказал: мы вместе.
И скоро июль.
— Он вообще ни для кого.
Заставила себя отвести взгляд от острова, покосилась на собеседницу.
— Почему — вообще ни для кого?
— Он шаман. Он не совсем человек. У него на Чигире духи ходят, как у себя дома. Любого исказят, а может, и уморят. Там нельзя задерживаться надолго. Никому. Ему-то самому — можно, он перекроен силами трех миров. Он Чигирский волк — наполовину хаари, на треть волк, и где там место человеку… Чем дольше ты с ним, тем хуже. Или ты рассчитываешь — так… побаловаться на время? Это да, это можно. Один-два раза — ничего, но с каждым разом опаснее.
— Побаловаться? — прошептала Ирена. — В смысле…
— Ну да. Только кажется мне — ты всерьез.
Ирена зажмурилась. Повисло молчание.
— Если бы я не думала, что ты всерьез, я б и говорить с тобой не стала, — произнесла Велке после долгой паузы. — Дело молодое. Сошлись — разошлись, позабавились — разбежались. — И неожиданно сопроводила слова непристойным жестом. — Парень хоть куда, почему не попробовать. Да ты ведь не такая. Я же вижу.
— С ним… нельзя… всерьез? — с трудом выдавила Ирена.
— О чем я и толкую битый час, — кивнула Велке. — Пропадешь.
…Он сказал — мы вместе…
Издалека, приближаясь, загудел мотор, все громче и громче.
Я узнаю его лодку по голосу.
— Извини, — торопливо бросила Ирена.
Вскочила, побежала на берег.
Протянул ей руку, помогая перешагнуть через борт. Взвыл мотор.
Если с тобой, так и пускай я пропаду.
Всю ночь в окно заглядывала луна, моргала, щурилась недобро, по верхушкам сосен недовольно фыркал ветер, тоскливо бранилась неизвестная птица, но озеро мерно всплескивало, гладя берег пологой волной, похлопывая по валунам, и качались в бухте широкие округлые листья, и дремали до утра тугие зеленые шары, ждали рассвета, чтобы развернуть навстречу солнцу золотые лепестки, и волчья маска скалила зубы под наброшенным покрывалом, и в белом призрачном свете только одно и было настоящим — прикосновение, шепот: Ачаи, Ачаи… да хоть бы их и четыре, или сорок четыре, или четыреста сорок четыре, этих пристальных бледных глаз за окном.
Тихий насмешливый голос:
— Кого считаешь?
Прижалась теснее.
— Тех, кто на нас смотрит.
— Пусть завидуют.
И отгородил ее собой от всех четырех миллиардов глаз.
…Поздним утром, поднимаясь на свое крыльцо, увидела вчерашнее ведро с водой. Наклонилась, взяла за ручку. Поверхность всколыхнулась, отсвечивая зелеными искрами. Неясная тревога тронула между ребрами.
Посмотрела внимательнее. Вода как вода.
Подумала немного.
Выплеснула ведро в крапиву у забора и пошла к роднику.
За спиной еле слышно злобно зашипели. Обернулась — почудился рыжий взблеск.
Нет там никого. Солнечные блики на мелкой листве кустарника. Ночью спать надо, тогда и казаться не будет.
Невольно улыбнулась: какое там спать…
Пропала я, Велке, с головой пропала.
Оттого и счастлива.
--
Земляника поспела. По светлым опушкам, по лесным полянам, по старой просеке, по травянистым склонам возле устья Соленги, стоит нагнуться — и уже не разогнешься, потому что вот она. Зеленые листья, а среди них — продолговато-округлые мелкие ягоды, красные бока, рыжие зернышки, — кисловатые, душистые. Много.
Встали на заре, привязали на пояса корзинки, берестяные ведерки, а кто и пластиковые бутылки со срезанными горлышками. Ирена не ожидала, что и ее позовут, однако позвали. Отправились на заросшую просеку в получасе ходьбы от поселка. Солнце поднималось над Ингелиме, сквозь ветви падали косые лучи, уже теплые, еще не горячие, а в тени было зябковато, и ноги отсырели от росы. Земляника дразнилась, вроде собираешь-собираешь, а в посудине ее все мало, хотя вокруг — видимо-невидимо.
Женщины разбрелись, негромко переговариваясь между собой. Ирене — не знали, что сказать, да и ей совсем не хотелось ни спрашивать о чем-либо, ни тем более отвечать на вопросы. Шла, нагибалась к ягодам, сама по себе, одна, не вслушивалась, достаточно того, что голоса звучат неподалеку.
