Аберфорт не спал. Гарри пришлось барабанить в дверь всего несколько секунд, чтобы увидеть хозяина. Тот испытующе посмотрел на него. Он, разумеется, сразу заметил, что Гарри был, мягко скажем, ранен, но паника в глазах молодого человека, заставила его воздержаться от очевидных вопросов.
— Помогите, пожалуйста! — охрипший голос еле слушался Гарри. — Не спрашивайте… там… человек умирает!
— Где? — Аберфорт взял волшебную палочку и тут же вышел из дома.
— Там… я покажу… у меня не было другого выхода, но… замок… слишком поздно…, — он не понимал толком, что говорит.
Как только ему удалось найти мантию–невидимку, он разрешил себе впасть в небытие… силы его были на исходе.
— Доброе утро, Гарри!
— Что?
— Я сказала, доброе утро.
Голос Джинни. Что это значит? Медленно припомнив все подробности, Гарри поднял на нее взгляд, полный ужаса. Она плакала от счастья и сжимала в руках носовой платок. Овладев собой, он спросил:
— Долго я спал?
— Да, — улыбка ее померкла, — не… неделю.
— ЧТО? — Гарри подпрыгнул на кровати и обнаружил, что находится в больничном крыле в Хогвартсе.
— Да, мы уже боялись…, — она замолчала.
— Но что, — Гарри с отсутствующим взглядом опустился на подушки, не в силах об этом говорить, — что было потом?
— После того, как ты отключился? — понимающе спросила Джинни.
Гарри смотрел на противоположную стену.
— Короче, Аб тут же связался с Макгоннагал. Коридор с его сестрой, ну, тот, который ведет в Выручай–Комнату, больше не работает, как мы и предполагали, — быстро заговорила Джинни. — Поэтому он дал знать всем в замке, кому следует, с помощью Патронуса. Все прошло гладко, и тебя вскоре принесли сюда. Все боялись, что ты потерял слишком много крови и поэтому не приходишь в себя, но мадам Помфри дала тебе кучу всевозможных укрепляющих отваров, внутривенно, конечно, и на следующий день была уже вполне удовлетворена твоим состоянием…
Она осеклась. Взгляд Гарри по–прежнему ничего не выражал, кроме безграничного ужаса.
— Джинни… Джинни… все это совершенно не важно! Джинни, зачем ты увиливаешь?
— Я не увиливаю, — она выглядела несчастной. — Но я и в самом деле не могу сообщить тебе ничего утешительного.
— Что ты имеешь в виду? Говори сейчас, все, как есть!
— Гарри… не волнуйся так. Он… он жив.
— Правда? — Гарри почудилось, что его сердце только сейчас начало биться. — В чем тогда проблема?
— Ну, там был очень… нехороший яд в стреле, и мадам Помфри не уверена, сможет ли он…
— Он сможет! — с упрямством воскликнул Гарри. — Джинни, подумай только, как это может быть, что он не выживет? Он всегда выживал! Ведь это просто невероятно!
Он видел, что Джинни сочувствовала ему и не хотела рассказывать все в деталях, но он хотел знать. Постаравшись, чтобы его голос звучал спокойно, он сказал:
— Где он?
Наверное, Джинни ожидала чего‑то другого, потому что она вздохнула с явным облегчением, наклонилась к нему и на всякий случай прошептала:
— Это еще одна из хороших новостей. Выручай–Комната функционирует, представляешь?
— Нет! — ответил Гарри восторженно.
— Только она больше не работает, как зал, где все можно спрятать, понимаешь?
— Да, — Гарри содрогнулся.
— Ну вот, его доставили прямо туда, никто из непосвященных этого не видел, теперь надо только ждать.
— А ребята из Министерства? Как они поживают?
— Азкабан стоит на ушах, — весело сообщила Джинни, — дементоры впали в жуткую ярость, многие покинули свои посты, это уж я не знаю почему.
Гарри ощутил новый спазм в желудке, никакого отношения к голоду не имеющий. Может быть, Хольдер снарядил уже свою экспедицию? Но об этом уже должно быть хоть что‑то известно!
— Джинни, а в газетах было что‑нибудь интересное?
— Имеешь в виду Топи? — Джинни посерьезнела и опять понизила голос: — Там что‑то происходит, Гарри, но я бы сказала… как‑то медленно. Как будто готовится какое‑то широкомасштабное предприятие. Гермиона считает, что скоро все это выяснится, долго такое скрывать у них не выйдет.
— Гермиона здесь?
— Конечно, и Рон тоже. Но сейчас они спят: мы сменяемся у твоей постели.
— Вот как? — Гарри неожиданно понял, что хочет остаться один. Он был невыразимо раз видеть Джинни, но беспощадное чувство вины уже наполняло его изнутри, узел в горле словно стал еще более тугим, и он молча лег на бок.
— Что, Гарри? — озабоченно спросила Джинни.
— Можно я… просто полежу?
— Что такое? Болит где‑нибудь?
— Да, — помедлив, ответил Гарри. — Здесь, — он показал на грудь.
Джинни поняла его, он видел это в ее красивых и печальных глазах. Хотя она почти ничего не знала, он легко могла угадать его настроение, она вообще хорошо его чувствовала. Он благодарно кивнул и устремил взгляд, на этот раз, на оконную раму. Ему хотелось только заснуть и больше не просыпаться. Казалось, ничто не сможет принести ему облегчение после того, что он натворил. И никто…
Гарри выздоравливал в стремительном темпе. Иммунная система выдержала этот удар, а с помощью отваров и мазей мадам Помфри он уже через несколько дней был вполне в состоянии прогуливаться по восьмому этажу, время от времени подходя к окну, чтобы смотреть, не отрываясь, на сумеречные вершины далеких гор. Часто в больничное крыло приходили его друзья, пару раз его навещала Нарцисса Малфой, она была чрезвычайно бледна и исхудала еще больше, так что ему даже казалось, что она светится изнутри. Она мало говорила, и ни слова о своем собственном самочувствии, которое явно было не удовлетворительным. По–видимому, это ее и в самом деле не слишком заботило, она выражала только беспокойство за своего мужа в Азкабане, и в такие минуты ее лицо темнело. Гарри хотел бы ее утешить, но он, как обычно, не находил слов. Она уходила, а он опять оставался в своем мраке, рассказывал обо всем скупо, и друзья никак не могли понять причину его поведения. Он же знал, что ему сначала следует поговорить со Снейпом, но сама мысль об этом внушала ему страх, который он не мог преодолеть.
Шестого ноября ему сообщили, что Снейп пришел в себя. При этом известии он замер на какое‑то время, и Джинни, которая была рядом, наклонилась к нему и тихо сказала:
— Гарри, я понимаю, что ты в чем‑то виноват, но сидение здесь тебе не поможет. Ты же не можешь все время делать вид, что дело тебя не касается. Ну, иди же!
Гарри машинально кивнул. Гермиона вызвалась его проводить. Идя за ней, он судорожно пытался сообразить, как он будет все это рассказывать. Возможно ли вообще об этом рассказать? И главное — кому? Кулаки у него непроизвольно сжались. Ему было знакомо чувство стыда, но сейчас оно, казалось, было непомерно большим и тяжелым, как свинцовая гиря. Он никогда не мог представить себя в качестве предателя. При этой мысли гиря утяжелилась еще больше, а сердце, казалось, сжали тугие тиски.
