- Мне срочно нужно в главный лагерь! - нерегиль встряхнулся и отвел ладонь от уха.
Аураннцы, как оказалось, стояли со странными, застывшими лицами - причем схватившись за рукояти мечей.
Сейид гаркнул им что-то по-своему, и сумеречники мгновенно оказались в седлах.
- Договорим потом, о ибн Салах... - быстро сказал нерегиль мулле, приложив руку к сердцу в знак извинения. - Хунайн! По коням!
- Что случилось?..
- Потом!..
Они взяли с места в галоп и мгновенно скрылись в страшной пылюке.
Ну а Марваз с ребятами и муллой остались хоронить тела погибших.
- Разве можно учить истине мечом, - тихо сказал Абд-ар-Рафи, прикрывая одно тело своим плащом. - Посланник Всевышнего учил нас прощать и любить друг друга, а мы?..
- Посланник Всевышнего сказал: "рай находится под остриями мечей", - пропыхтел Марваз, укладывая еще одного безголового мертвеца на циновку.
- Это слабый хадис, - буркнул мулла.
"Зато какой верный", подумал про себя каид, но вслух ничего не сказал.
Абд-ар-Рафи махнул рукой:
- Потащили!..
И, взявшись за концы подстилки, они поволокли мертвеца прочь.
Сумеречник понял, что его ждет, как только оказался перед халифом. Аль-Мамун уже научился читать странные лица и жесты аль-самийа: глаза только кажутся пустыми, выцветшими от внутреннего сияния. На самом деле, надо следить за тоненькими морщинками в уголках век. За изгибом тонких губ. За кончиками ушей. Тогда все становится понятно - насторожился. Напрягся. И налился черной, черной злобищей.
Аураннец щурился и тянул шею, как кот, которого окружают собаки.
Гвардейцы Тахира сомкнулись в сине-золотую стену. Меамори прижимал уши и быстро поглядывал по сторонам. Потом взял себя в руки и перетек в почтительную позу - преклонил колено перед эмиром верующих.
- Верно ли говорят, что ты велел наказать людей за то, что они встали на рассветную молитву?
Колыхнулся хвостик черных волос на затылке, скрипнула кожа кафтана - аураннец повел лопатками под чешуйками панциря. Опущенная к земле рука сжалась в кулак.
- Я приказал наказать часовых, которые пренебрегли своими обязанностями, - почтительно, вполголоса проговорил он.
- Ты лжешь, о враг веры! - рявкнул Тахир.
Парс аж трясся от злости - а как же, сумеречник велел дать палок его людям. Халиф поднял руку:
- Терпение, о Тахир! Ты отдал это дело на мой суд!
Парс со звоном кольчуги тоже припал на одно колено:
- Справедливости, о халиф! Справедливости!
Кругом недобро перешептывались.
- Отвечай, Меамори! Эти люди молились, когда ты и твои воины схватили их? Отвечай, во имя Всевышнего!
- Да, господин, - выдавил из себя сумеречник.
Толпа вскипела возмущенными криками:
- Доколе нами будут заправлять подлые кафиры?!... Правоверные, что ж это делается!
- Ты оскорбил веру, о неверный, - жестко выговорил аль-Мамун. - И ты за это ответишь.
Тахир вскинул голову с набухшими от слез благодарности глазами и поднялся с колен.
- Я исполнял свой долг, господин, - тихо проговорил аураннец.
- Увести и обезглавить.
Гул толпы нарастал - и вдруг прорезался криками.
Знакомый сумеречный голос орал:
- Дорогу! Дорогу!
Тюрки личной халифской гвардии уже взяли Меамори за локти, а здоровенный Буга приготовился замотать голову приговоренного его же плащом. Заслышав крики разъяренного Тарика, громила замешкался.
- Я сказал - взять его, - процедил аль-Мамун.
Буга потел толстой складчатой шеей и нерешительно топтался. Меамори нагло, по-кошачьи, улыбнулся халифу прямо в лицо.
Строй нишапурцев распался, люди бросились врассыпную от крутящегося, роняющего с мундштука пену сиглави.
- Это был мой приказ! - еще задыхаясь после скачки, выкрикнул Тарик.
Соскочил с коня и встал рядом с аураннцем, отирая с потного лица пыль.
- Хочешь рубить за него голову - буду следующим!
Тут аль-Мамун сорвался - а зря, халиф не должен выказывать свой гнев подобно погонщику верблюдов:
- Да как ты посмел, сволочь?! Неверная мразь, что ты себе думаешь?! Я закопаю тебя в землю ногами вверх, как поступали с ублюдками вроде тебя мои предки! Тебя и твоих сумеречных прихвостней!
Не сводя с него холодных, бледных глаз, Тарик прошипел:
- Твой прадед приказал приволочь меня в аш-Шарийа, чтобы я защищал вашу землю. Совершенно не интересуясь, согласен я или нет сподобиться такой чести. Так вот теперь я буду защищать аш-Шарийа - не спрашивая твоего согласия и разрешения, о Абдаллах!
Аураннец, чуть улыбаясь, щурился в небо над головой халифа.
Тахир снова заорал про справедливость.
- Вестовой, - шепнул доверенный евнух.
Зухайр пожевал провалившимися над беззубыми деснами губами. И покосился в сторону парнишки в полосатом бурнусе - тот мялся и боялся за спиной зинджа.
- Что за вести ты привез, о юноша? - отодвигая евнуха, спросил аль-Мамун.
Тот коротко поклонился и сказал:
- Карматы построили свои полки для сражения! Из центральных порядков вышли поединщики! Требуют схватки с нашими воинами, о мой халиф!
- Началось... - пробормотал аль-Мамун.
Ну наконец-то - началось. Бой - лучше чем бесплодное ожидание в виду усиливающегося с каждым днем врага.
У ног певуче мурлыкнуло:
- Я покорнейше прошу искупить свою вину поединком с врагом, о господин...
Кошкоподобное, худое, ненавидящее людей существо приникло к его туфлям. Аль-Мамун подавил в себе желание попятиться.
- Дозволено, - выдавил он наконец.
Меамори рассыпался в любезных мяуканьях. Тарик криво усмехнулся.
- Стоишь рядом со мной на холме Тал-аль-Джамуа, - коротко бросил аль-Мамун.
И пошел одеваться к бою. Устремленный ему в спину немигающий взгляд нерегиля он чувствовал кожей.
Холм Тал-аль-Джамуа
Заросший чабрецом склон круто уходил вниз. Ниже, как овцы, сгрудились кривоватые от ветров сосенки. У подножия холма волной ходили заросли лавра, раскачивались под порывами фисташковые деревья.
Внизу, на равнине, поблескивавшие сталью воинские порядки огибали редкие всхолмья и рытвины. Но центр, называемый во всех военных трактатах кальб, сердце, стоял на плоском ровном месте - видимо, так и не засеянном поле.
Под ярким солнцем шарфы на шлемах поединщиков казались ослепительно белыми. Трое на трое - как положено. Пустое поле уходило в перспективу всхолмий и скалистых гребней - за ними темнели обрывы извилистых вади.
